«Я не начальник, я помощник»

Павел Любимцев

Распечатать

ИНТЕРВЬЮ СВЕТЛАНА ОСИПОВА

В сентябре петербургские зрители увидели премьеру «Игроков» Н. В. Гоголя в театре «Русская антреприза имени Андрея Миронова», а уже в декабре в Московском академическом театре Сатиры выйдет его спектакль «Лес». Разговор с режиссером Антоном Яковлевым получился не только о премьерах, но и о вызовах времени, об иллюзиях и вечном стремлении человека к свету. В 2005 году П.Е.Любимцев стал заведующим кафедрой мастерства актера в Театральном институте имени Бориса Щукина, сменив на этом посту своего учителя, Альберта Григорьевича Бурова.

— Павел Евгеньевич, думали ли вы об этом когда-нибудь?

­— Никогда.

— Ответственно ли это - быть заведующим кафедрой после своего учителя?

— Очень!

— Что такое заведующий кафед­рой?

— Заведующий кафедрой - это безусловный авторитет, который консолидирует и собирает вокруг себя разных педагогов. Никогда не следует требовать от педагогов полного единомыслия. Совершенно не надо к этому стремиться. Но веры в единого Бога – вот это надо требовать, и Школа наша предполагает именно это.

— Кто был завкафедрой мастерства актера, когда вы были студентом?

— Владимир Георгиевич Шлезингер. Как он руководил кафедрой — я не знаю, я не преподавал тогда, но боялись мы его панически. Он был «страшный». Всегда ходил по училищу с кислым лицом, едва кивал, когда с ним здоровались, мог взглядом испепелить, студенты боялись «Шлеза», как огня. Позже выяснилось, что все это маска, что Владимир Георгиевич - милейший человек. То, что человек он очень остроумный, – это мы знали: на 4 курсе, когда он ставил с нами спектакль, мы уже понимали, что «Шлез» - другой, что он не такой уж грозный, страшный, строгий, и даже, я бы сказал, не такой сильный. Не будем забывать, что при Шлезингере безусловным авторитетом был Борис Евгеньевич Захава. Когда я начал преподавать, заведующим кафедрой был Юрий Васильевич Катин-Ярцев. И при нем, и при Альберте Григорьевиче Бурове безусловным авторитетом был Владимир Абрамович Этуш – грозным, императивным, он мог что-то резко не принять, так же как Борис Евгеньевич. То есть никогда не было так, чтобы завкафедрой что-то сказал, а все трепещут. И сейчас у нас этого нет, правда, по другой причине. Если формулировать то, как мне видится работа заведующего кафедрой, то я бы сказал так: заведующий кафедрой – это помощник художественных руководителей курсов. Видите, другая формулировка – не «начальник», а помощник. Я так вижу мои задачи. Со мной можно советоваться, я собираю архив, я занимаюсь картотекой отрывков, которые играют наши студенты, этой картотекой пользуются все худруки, это никакая не тайна и не секрет, я это делаю и буду делать, пока я жив. И это тоже история института, потому что картотека существует уже 30 лет, и это очень полезно.

— А как вам пришла в голову идея составить эту картотеку?

— Я эту идею взял у Веры Константиновны Львовой; только у нее была картотека в буквальном смысле этого слова – на библиотечных карточках, в библиотечных ящиках.

— Какие сведения в ней содержатся?

— Автор и название произведения, из которого взят отрывок, жанр, затем – мужской, женский или смешанный отрывок, потом – для какого курса он больше рекомендован, и, наконец, - кто и когда это делал: в каком году, какие студенты и как – самостоятельно или с педагогом. Если с педагогом, то с каким. Я в последнее время стал писать не только фамилии студентов, но еще и имена, потому что стал забывать... Этой картотекой пользуются все, потому что это удобно. Раньше я дарил тетрадки, а теперь любой может взять ее на флешке. Она постоянно пополняется.

— Вы сказали, что вы помощник художественных руководителей. В чем заключается ваша помощь?

—Только худрук может определять все, что связано с жизнью курса, и навязывать ему что-то глупо. Я стараюсь блюсти интересы всех педагогов кафедры, чтобы все были заняты. У нас кафедральный принцип работы, то есть любой педагог может работать на любом курсе. У всех педагогов должна быть нагрузка. Когда худруки беседуют со мной по этому поводу, я могу попросить занять того или иного педагога, который в этом нуждается. Но это императивно делать нельзя. Я прошу. Обычно это принимается во внимание, но бывает, что и нет, если нет взаимопонимания. Ну, значит, этот педагог будет занят на другом курсе. Вот это кафедральность, как я ее понимаю. А вот насколько я - авторитет для моих товарищей – это вопрос... Я понимаю, что, как правило, не говорю глупости, понимаю, что не безграмотен, но, думаю, что на положение «начальника», безусловного авторитета, которое может занимать иной завкафедрой, не тяну. Тем не менее, продолжаю этим заниматься.

— Разве есть сейчас кто-то ещё, кто мог бы этим заниматься?

— Это ложное мнение, что такого человека нет. Как с президентом страны. Найдется.

****

— Павел Евгеньевич, вы знаете Школу и как студент, и как педагог. Скажите, молодые люди сейчас другие? Хуже, чем в ваше время?

— Нет, я так вообще никогда не считал. Могу сказать, твердо сказать, что студенты сейчас умеют гораздо больше, чем умели мы.

— А с чем это связано?

— Они гораздо более оснащены в техническом плане: гораздо лучше двигаются, например. Насчет движения - это просто смешно сказать, что это такое было. Нынешние студенты на сценическом движении делают такие вещи! Они умеют очень много, а мы не умели.

— То есть сегодняшняя молодежь лучше вас?

— Молодежь всегда одинаковая и состоит из разных людей. Молодежь есть молодежь: что в тургеневские времена, что в 20-е годы, что перед войной, что сейчас. Разные люди. Молодые. Это прекрасно. В театральную школу, безусловно, идут не худшие представители поколения: это люди с духовными интересами, люди не очень меркантильные, потому что меркантильному человеку зачем быть артистом? Артисты никогда много не зарабатывали. Это люди душевные, люди с какой-то предрасположенностью к хорошему. Юрий Васильевич Катин-Ярцев говорил: «Если человек провел 4 года в Щукинском училище, он уже изменился к лучшему, даже если не стал профессиональным артистом». Молодежь у нас всегда прекрасная. То, что они ничего не читали, – это правда. Они еще более безграмотны, чем были мы. Однако, если хотят прочесть, они прочтут. Если интересуются, они узнают. Технически, повторяю, они оснащены гораздо лучше, чем были оснащены мы.

— Вы сказали, что они не меркантильны, потому что артисты много не зарабатывают. Сейчас ребята, наверное, все-таки идут сюда и за славой, и за гонорарами тоже: медийные артисты зарабатывают прилично...

— За славой? Мне кажется, что за славой и за деньгами в театр идут только дураки. Дураков среди актеров, я понимаю, немало. Но по-настоящему талантливый и неглупый человек идет, потому что хочет этим заниматься. Он чувствует тягу к этому, прежде всего. Западные звезды, если они очень известны, сразу становятся очень богатыми людьми. Но не ради же денег они начинают этим заниматься! Потому что ради денег быть артистом – глупо. Так же, как и у нас. Есть, конечно, артисты, которые много зарабатывают, но их мало. Настоящий артист должен думать про дело. Когда говорят, что театр должен быть модным, я думаю, что это бред. Мода - пошлость, это то, что общепринято, истерто. Мода совершенно ничего не стоит и не имеет никакого отношения к театру, к искусству. Как у Чехова: «…дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет потому, что это свободно льется из его души». Старые истины от повторения не перестают быть истинами.

***

— Расскажите об Альберте Григорьевиче Бурове.

— Он был молодой худрук, ему было 38 лет. Наш курс был первым, который он набирал. Именно Буров слушал меня на консультации и пропустил сразу на второй тур. Чуть позже он мне сказал, что я очень хорошо читаю, однако понятно, что моя программа просто слишком хорошо сделана, и в ней больше чтения, чем живого актерского проявления, что ему, дескать, трудно увидеть за этой подготовкой, какой я есть на самом деле, и в чем моя индивидуальность. Надо сказать, что сегодня я сам иногда говорю это абитуриентам. Во вступительных экзаменах всегда наиболее интересно то, что представляет собой человек как индивидуальность, как природное образование. Это важнее, чем мастерски выстроенный репертуар. Человек может ничего не уметь, никто и не ожидает от абитуриентов особенных умений, но важно, чтобы в нем присутствовал актерский материал.

— А общий конкурс был большой тогда?

— Общий конкурс был такой же, как сейчас. На первое прослушивание всегда приходит примерно 3000-3500 тысяч человек, то есть конкурс примерно 100 человек на место, если брать в расчет, что набирается, как правило, 30 человек. У нас был конкурс 7-8 человек на место на третьем туре – это очень много! Нас слушали два дня. Конкурсный экзамен шел с утра до ночи, причем в первый день педагоги пропускали, естественно, щедрее, чем во второй. Мне повезло - я читал удачно и комиссию рассмешил.

— Рассмешить комиссию - это важно?

— Для меня было важно. Самое интересное, что я рассмешил комиссию не отрывком, а просто своим поведением, что, видимо, продемонстрировало мою индивидуальность, чего и хотелось Альберту Григорьевичу. Дело было так. Председателем был Владимир Абрамович Этуш, присутствовали все педагоги кафедры. Я прочел «Самое невероятное» Андерсена, а потом Захава спросил меня: «А есть ли у вас что-нибудь драматическое?» И я как-то призадумался и протянул: «Драматическое?» Они все засмеялись, и это было к месту. Из-за того, что конкурс был такой громадный, он остался громадным и на сочинении. По сочинению наш курс получил 15 двоек – 15!

— И вы тоже?

— Нет, я получил пятерку и поступил, набрав высший балл. Из 30 возможных у меня были все пятерки: 5 за этюды «автоматом», 5 за чтение, 5 за сочинение, 5 за устную литературу и русский язык, 5 за историю, и 5 у меня был средний балл. Таким образом, я поступил первым номером. Но первым студентом я не был никогда. Это точно.

— Помните первое занятие по мастерству актера?

— Первое занятие с Альбертом Григорьевичем я прекрасно помню. Он тогда произнес фразу, которую я сейчас говорю студентам: «Научить вас мы ничему не можем. Вы можете научиться сами. Мы можем помочь вам научиться. Возможности у вас, – Буров сделал паузу и сказал, – огромные. Учитесь у нас, учитесь друг у друга, учитесь у жизни». Это я помню. Это было на самом первом занятии в сентябре 1974 года, страшно сказать, как давно.

— Каким был Буров?

— Его влияние на всех нас было огромным, мы его очень любили. Альберт Григорьевич был человек молодой, чрезвычайно обаятельный, очаровательный. Он был человеком импульсивным, нервным, как всякий молодой худрук, был одержим идеей каких-то нововведений, и у него была, как я сейчас понимаю, довольно демонстративно молодая группа педагогов, которые составляли ядро курса. Это он сам, Александр Исаакович Биненбойм и Марина Александровна Пантелеева. Они были втроем - сверстники, товарищи, они были молодыми. Для того, чтобы это уравновесить, как всегда, была Вера Константиновна Львова, которой тогда было 76, но она была очень бодрая, активная. Еще была Людмила Владимировна Ставская – тоже активная, громкая, достаточно молодая. И был Юрий Андреевич Стромов. Вот это были наши педагоги. Буров был хорошим воспитателем. Он прививал нам понимание того, что хорошо, что плохо в театре, что можно, а чего никак не должно быть. Вообще, очень странно: мы имели репутацию сильного курса, но вот сейчас прошло уже больше 46 лет с поступления, 42 года с выпуска, и понятно, что профессиональный урожай с нашего курса – очень небольшой. Когда я уже был педагогом, как-то я сказал Бурову: «Альберт Григорьевич, все-таки у нас очень низкий КПД». И он мне ответил, что я говорю глупости: «А много ли выпускников научного вуза работает в науке? А много ли выпускников педагогического вуза становится педагогами? А хорошими педагогами – почти никто. Так что это всегда процесс поиска, нащупываний, исканий, поэтому и КПД небольшой, это довольно естественно. Если с каждого курса есть 4-5 работающих профессионалов – это много».

— Относились ли вы с пиететом к Вахтангову, к традициям, к школе?

— Конечно. Это было. Не забывайте, что мы в Театре Вахтангова видели еще живых учеников Евгения Богратионовича, мы могли их спрашивать о нем. Вера Константиновна Львова была нашим педагогом. Иосиф Моисеевич Толчанов тогда уже не преподавал в училище, но Буров попросил его к нам прийти, когда мы работали над образами, чтобы поговорить с нами об этом. Он произвел на меня огромное впечатление тем, что ни разу не присел на протяжении всей этой беседы, хотя ему было уже за 80. Он стоял, положив свою большую красивую руку – у него руки были большие, старые, очень красивые, с маникюром – на столик, и рассказывал про то, как он работал над образом. Я помню Марию Давыдовну Синельникову, Александру Исааковну Ремизову.

— Ощущалось, что это были большие личности?

— Они были живые. В них не было такой уж сановитости, они были живые люди, они были хорошие артисты. Щукинское училище всегда несколько отличалось от других школ: у нас никогда не было «дражемента» перед педагогами, всегда был демократизм. Расскажу вам про наш выпускной вечер. На вручении дипломов мне зачитали приказ ректора: «Старосте объявить вечную благодарность и наградить ценным подарком». Мне подарили джинсы. Греческие. Это тогда была ценность невероятная, достать их было невозможно. После вручения дипломов был банкет в гостиной старого ВТО на Пушкинской. С нами были Владимир Георгиевич Шлезингер и Евгений Рубенович Симонов. Боже что они вытворяли... Евгений Рубенович играл на рояле, пел романсы, они показывали пародийные номера. Помню номер «Старая пластинка». Евгений Рубенович аккомпанировал себе на рояле и пел романс Шаляпина в кулак - возникал шаляпинский голос. А Шлезингер стоял у рояля и «делал» шуршание пластинки. То есть педагоги готовили номера для студенческого выпускного. Яков Михайлович Смоленский, который не мог присутствовать, прислал две бутылки водки и попросил, чтобы из этих бутылок капнули каждому. Мы перекинули салфетки - каждый через левую через руку, чтобы выглядеть половыми или официантами, и «распределили» подарок Смоленского. Владимир Абрамович Этуш, который тоже не мог быть с нами, прислал очень смешное письмо: «Прошу вас всех поднять бокалы и выпить ваше белое за то мое красное, которое студенты выпили из меня за те 4 года, пока они учились».

***

— Когда вы учились, был капитальный ремонт?

— Да. Он начался с того, что рухнул карман сцены во время репетиции В.А.Этуша – он ставил пьесу Леонида Зорина «Серафим» на курсе Ю.В.Катин-Ярцева. Послышался страшный грохот, и через 5 минут обвалился карман сцены до дранки. По счастью там никого не было, потому что иначе это была бы трагедия. Дальше начали проверять и выяснилось, что дом давным-давно в аварийном состоянии. Когда мы прыгали в зале на 5 этаже, все здание колебалось. Стало понятно, что в нем заниматься нельзя. Кое-как доучились еще следующий год. Играли спектакли в ГЗ, в учебном театре ГИТИСа, в Доме ученых, где угодно. Когда мы учились на 4 курсе, учебная часть была в школе на Курском вокзале, я туда ездил как староста и привозил расписание. Причем, у меня был случай, когда я, будучи в помрачении ума, выбросил завтрашнее и послезавтрашнее расписание, изорвав их в мелкие клочки, а на самое видное место повесил расписание вчерашнее.

— И когда же это закончилось?

— В апреле 1978 года мы уже играли на сцене.

— То есть вы много побегали со своими дипломными спектаклями.

— Еще как! Мы бегали по всей Москве! Каждый день разгружали декорации, наша обслуга - первый курс Л.Калиновского (в Вахтанговской школе есть такая традиция – первый курс всегда обслуживает спектакли четвертого) - они все время только и делали, что таскали эти кофры с декорациями.

***

— Ребята, которые сегодня приходят в институт на стажировку, преподавать, порой это воспринимают как выход, когда не сложилась актерская судьба. Хотя педагогика - это тоже самореализация. Когда вы шли педагогом, было то же самое? Человек от неустроенности какой-то возвращается в училище?

— Это очень сложный вопрос. Я расскажу такой случай. Когда мы учились, моя однокурсница Марина Ливанова снималась в фильме «Принцесса на горошине». Это сказка, которую снял известный режиссер-сказочник Борис Рыцарев. Марина была там необыкновенно хороша: в черных бархатных платьях, в черном колпаке, на черном коне она скакала, и партнерами ее были Александр Калягин, Игорь Кваша, Иннокентий Смоктуновский, Владимир Зельдин… Рыцарев к Марине относился очень тепло. Марина тогда училась на 2 курсе, восторженно и с любовью рассказывала ему о педагогах. Он слушал, а потом сказал: «Ну, ты же понимаешь, что это всё - неудачники, которые вам мстят?» Марина была потрясена этим.

— Наверное, это крайняя форма подобных мнений и суждений.

— И тем не менее, такие педагоги есть, надо это признать. Есть ли они у нас в училище? Не знаю. Но я кое-где видел таких педагогов. Это один «полюс». А есть другое мнение, которое я услышал от Якова Михайловича Смоленского, моего любимого и незабвенного учителя. Он сказал: «Пашка, ты знаешь, почему я так держусь за училище? Потому что это дает возможность постоянно тесно общаться с совсем молодыми людьми. Это не только ни с чем несравнимое удовольствие, но это необходимость для жизни и для здоровья». Мне кажется, важно просто понимать, кто ты, что ты можешь делать, а чего не можешь. У каждого есть сильные стороны. О себе могу сказать, что мне не хватает самобытности восприятия материала. Однако, театральный режиссер и театральный педагог – это разные профессии. Педагогической работой я могу заниматься. И постановками в институте могу. И это я уже сам себе доказал. Я знаю, что у меня есть разные спектакли, и если говорить про удачи, то это «Как важно быть серьезным», «Эмигранты», «Мышеловка», «Бег» и «Обманщик» («Тартюф»). Актер может быть выдающимся мастером и ничего не уметь объяснить и сделать как педагог. Поэтому, пожалуй, это слишком – называть всех театральных педагогов неудачниками, которые мстят студентам. Я понимаю, что из меня не получился большой театральный актер. И я понимаю, что у меня и способности в актерской профессии были к другому, а именно, к чтецкой работе. Мне всегда трудно было поверить в предлагаемые обстоятельства. Я никогда этого не мог. Всегда видел себя со стороны. Мне всегда трудно было поверить, что я не я, а кто-то другой. А чтец не должен верить, что он - кто-то другой. Чтец рассказывает, он общается со зрителем как собеседник, чтец знает историю до конца. Главное – трезво смотреть на себя, в себе разбираться и понимать, что ты можешь, что не можешь, и делать то, что можешь. Это главное счастье, которое мне в жизни выпало. А именно – я занимаюсь тем, что мне нравится, и что я умею делать. Я немного играю в театре: «Мадемуазель Нитуш» в Театре Вахтангова, «Принцесса цирка» и «Прайм-тайм» в Театре мюзикла, но это все-таки не основная работа для меня. Главное для меня – педагогика, чтецкое дело, телевидение, вот это то, что я умею, я это понимаю. Книги писать – могу. Я делаю то, что я могу – в этом моя главная жизненная удача. Поэтому мне кажется, что я человек не закомплексованный.

***

— Чему хорошему научила Вахтанговскую школу пандемия?

— Как это ни удивительно, – многому… Во-первых, мы твёрдо поняли: нельзя просто сидеть сиднем и ждать… От этого кроме вреда ничего нет! Надо «трепыхаться», «вертеться», выкручиваться! Первые и вторые щукинские курсы работали с видеокамерами. Первокурсники (под руководством Елены Викторовны Одинцовой) сделали «НАБЛЮДЕНИЯ ЗА ЖИВОТНЫМИ» и «ЭТЮДЫ НА ПУБЛИЧНОЕ ОДИНОЧЕСТВО» (этот раздел с ними «проходил» Александр Анатольевич Коручеков. Получилось нечто очень забавное!!!)... Ученики Анны Леонардовны Дубровской сделали на видео «СТИХИ И ПЕСНИ К 75-ЛЕТИЮ ПОБЕДЫ», а также «НАБЛЮДЕНИЯ ЗА ЖИВОТНЫМИ» (не в студии, а не природе! — совсем свеженький штрих...). И ещё «ПРОФНАВЫКИ» (то есть, наблюдения за профессиями). Видите, как много… Все эти показы возможно было готовить поодиночке, без партнёров.

А вторые курсы (Валентины Петровны Николаенко и Владимира Анатольевича Сажина) сделали в условиях самоизоляции «МОНОЛОГИ» из классических и современнных пьес. Педагоги над всем этим разнообразным великолепием работали по «зуму» и по электронной почте…

Все контрольные видеоуроки наши — общедоступны, с ними можно познакомиться… И польза от всего этого получилась очень большая: опыт работы с видеокамерой! В общем, «не было бы счастья, да несчастье помогло»...

— Чем сейчас живет училище? Какие дипломные спектакли идут?

— Текущий сезон наш — конечно, лихорадочный!!! Кто-то заболевает и должен тщательно лечиться… Ясно, что никаких «подвигов» никто совершать не должен, да и запрещается это… Поэтому много вводов, есть отмены спектаклей, переносы… Однако, мы живём!!! И трудимся…

У нас два выпускных курса,- основной, руководимый Ниной Игоревной Дворжецкой, и курс магистров-специалистов, который ведём вдвоём,- Анна Леонардовна Дубровская и Ваш покорный слуга. Магистры — люди с высшим образованием; они учатся два года, а не четыре…

Так вот: на «дворжецком» курсе я поставил детектив Агаты Кристи «СВИДЕТЕЛЬ ОБВИНЕНИЯ», Валерий Михайлович Маркин — комедию Лопе де Веги «ДУРОЧКА»…

Сейчас Дворжецкая выпускает «ЧАЙКУ» Чехова. Там ещё будут: Островский, Ремарк … и даже Рей Куни!!! Студенты должны пробовать разные жанры.

А у магистров Дубровская поставила спектакль «ТЫ + Я» (Диалоги о любви) по работам совсем начинающих драматургов, которые также учатся в магистратуре… Совсем эксклюзивная штука!!!

Я с ними работаю над Булгаковым, а Родион Юрьевич Овчинников сейчас выпускает «ПАЛАТУ НОМЕР ШЕСТЬ» Чехова… В целом, дипломный репертуар может получиться интересным… Приходите!!!

— Что вы пожелали бы своим зрителям и читателям журнала «Сцена» в новому году?

— Ну… понятно, чего: ЗДОРОВЬЯ!!! И чтобы весь этот кошмар поскорее закончился...

Подписи в порядке следования в тексте:

П.Е. Любимцев
Фото предоставлено Театральным институтом им. Б. Щукина

Возврат к списку