«Вишнёвый сад»: а где же вишни?

Юлиана Бачманова

Распечатать

«Вишнёвый сад», с ударением на «ё», как настаивал Чехов, оказался интереснейшей материей и настоящим вызовом художнику-сценографу. Это был образ райского сада, существующего не только в реальности, но и в сознании героев. Сад, как сообщают герои пьесы, едва плодоносит, рецепт доходной заготовки ягод утерян, и все, что представляет собой эта громадная, в тысячу гектаров, достопримечательность губернии — цветение весной.

Чего только не придумывали сценографы, чтобы отразить это виртуальное облако счастья! Цветущая масса окутывала усадьбу и проливалась алмазным дождем, мерцала за прозрачными стенами и забиралась в дом. Вишневые деревца венчали могильный холмик посреди гостиной и торчали срубленными пеньками, вешалками разъезжали на колесиках и свешивались гербарием с колосников. Кажется, лишь две декорации удержались от безудержной символической вакханалии, и обе — мхатовские.

Первую создавал Виктор Симов для постановки 1904 года. Декораций было три: вначале вишневые ветви заглядывали снаружи в окна и украшали детскую, куда входила Раневская с дочерьми. Затем сад «убегал» от Пети Трофимова и Ани, уступая место бескрайним русским полям. Потом возвращался в гостиную, но в виде хаотичной, как видеопроекция, настенной росписи на зеленых обоях и «увитых» колонн. Именно здесь Лопахин признавался «Я купил!». Дальше — пустая детская с заколоченными окнами, следами от шкафа и снятых картин. Концепцию «раздела миров» подчеркивала архитектура павильона: в первом акте «многоуважаемый шкаф» возвышался в левом углу, а центр занимал выдвинутый к зрителю угол. Возможно, именно этот концепт в сочетании c оппозицией реального и символического сада и была подхвачена вслед за Симовым художниками-авангардистами.

Однако, когда в 1988 году за постановку «Вишневого сада» взялся Владимир Серебровский, у Вишневого сада обнаружился иной потенциал. Спектакль чем-то напоминал «Трех сестер» Вл.И. Немировича-Данченко 1940 года. А именно: чеховская пьеса вновь приобрела лирический, духоподъемный, соборный тон. Для этого, как ни странно, нужно было иначе взглянуть правде в глаза. Экспертом оказался Иван Бунин. Ярый ненавистник чеховских пьес, он уже после премьеры 1904 года писал, что сады в России никогда не были сплошь вишневыми, вишни никогда не сажались под окнами, и никогда эти корявые, с мелкими цветочками деревья не походили на то, что зрители видели на сцене Художественного театра1. Эту «ошибку» Владимир Серебровский исправил только в 1988 году (в начале 70-х он уже пробовал создать «Вишневый сад» из полиэтилена для «Современника» и потом радовался, что постановка не состоялась).

К образу своего сада Серебровский пришел, внимательно читая чеховские тексты и ремарки. Они обнаружили «редкое для сцены чувство природы» — русскую национальную черту, которую художник отмечал и у своего предшественника Владимира Дмитриева, «ибо европейскую культуру можно с полным основанием назвать городской». Серебровский полагал, что, в отличие от Достоевского, Чехов, не возвышаясь до проблем мироустройства, был созвучен человеку: если самоубийства чеховских героев есть следствие «душевного нездоровья», разлада с природой и ближними, то у Раскольникова убийство — «нарушение основного закона жизни». Наконец, Чехов, считал Серебровский, был симфонистом, мастером атмосферы: «Много говорится о настроении у Чехова, но почему-то редко делается это настроение… Требуют от актера такого мастерства, чтобы он вызывал у зрителей сопереживание, а вот сопереживание с декорацией — что это такое? — трудная и интересная задача»2.

Создать на сцене атмосферу Серебровскому помог Восток. В конце 60-х годов художника пригласили поработать в Душанбе. Таджикистан буквально развернул «левого авангардиста» к документальной фиксации пейзажей, поразив охрой выжженной земли и лазурью горных вершин. Далее путешествия по Индии, Непалу, Японии раздвинули горизонт, а упражнения в буддийской иконографии, иллюстрации к «Рамаяне» и восточной поэзии укрепили в мысли о том, что назначении художника — выражать красоту и гармонию мира.

Вернувшись в Россию, Серебровский поначалу пришел в уныние: «Зеленый цвет летом казался совершенно однообразным после фантастических голубых и фиолетовых гор». Но скоро понял, что смотрит на отечество глазами передвижников, наполнявших природу духом критики и пессимизма. «Например, «Над вечным покоем» – ведь это тоскливая картина, это гибель России: темные тучи, серая Волга и на первом плане кладбище, кресты. Почти никто из них не рисовал цветущие поля, луга и сады. А ведь какая это красота - идешь по колено в фантастическом море цветов! Не отсюда ли родились русский ситец, росписи матрешек, подносов и платков?»3, — писал художник, припоминая юношеские уроки у Николая Гущина, ученика Константина Коровина, Валентина Серова, Сергея Малютина. Вскоре из картин и декораций Серебровского полился глубокий и прозрачный золотистый свет, а тонкая цветовая нюансировка и стройная композиция приобрели магию ритуала. И это свойство позволило взглянуть на «Вишневый сад» взглядом более чеховским, чем это было в первой постановке.

Любопытно, что декорация Виктора Симова ко 2 акту «Вишневого сада» 1904 года была сделана абсолютно в духе «грустного Левитана», хотя требовал Чехов, заказывая «настоящее зеленое поле и дорогу и необычайную для сцены даль» южнорусского пейзажа. Но театр решил иначе и, глядя на явно подмосковный задник 2 акта, Чехов сокрушался: «Мало юга!»4.

А.Г. Бродская пишет: «Пейзаж второго акта изображал крутой глинистый берег реки и даль с полукруглым горизонтом… Овражек с развалившейся бревенчатой часовенкой, две сосенки или два тонких ствола березок … окрашивались косыми лучами заходящего солнца. Потом на рыжие холмы спускалась вечерняя мгла, и на ночном летнем небе постепенно зажигались редкие звезды… Во втором акте «зловеще» горела лампада в маленьком оконце развалившейся часовни, стоявшей посреди могильных плит. «Во втором акте кладбища нет», — умолял Чехов»5. И признавался в письме жене, Ольге Леонардовны Книппер-Чеховой: «Немирович и Алексеев в моей пьесе видят положительно не то, что я написал…»6

Как замечает М.Н. Строева, это было время страстного увлечения бытом: после «Мещан», «Власти тьмы», «На дне» и «Юлия Цезаря» от «протокольного изображения жизни» мхатовцам было еще трудно отказаться. «Станиславский зачеркивает авторскую ремарку — “тихо играет музыка” и пишет: “В зале танцуют и сильно топают, начинается уже кабак”»7. Но появление на сцене МХТ символистских пьес во главе с «Синей птицей» и «Анатэмой» (в последнем реалиста-Симова было уже не узнать) изменил общий тон постановок. «Тут был грех нашего театра, — нечего закрывать глаза, — было просто недопонимание Чехова, недопонимание его тонкого письма, недопонимание его необычайно нежных очертаний» - напишет позже Немирович-Данченко, имея в виду чеховскую манеру «реализма отточенного до символа». Именно эта философия обретет новое дыхание к середине - второй половине ХХ века и не только в театре, но и в кинематографе. Уже в 1908 году Немирович пытается исправить положение: «Посмотрите “Вишневый сад”, и Вы совершенно не узнаете в этой кружевной грациозной картинке той тяжелой грузной драмы, какою “Сад” был в первый год», пишет он Н.Е. Эфросу8. Однако декорации долгие годы остаются прежними.

Что интересно, в духе левитановской грусти был сделан и первоначальный эскиз Владимира Дмитриева к IV акту «Трех сестер», пусть даже и выполненный в противоположной Симову оптике. Вместо березовой аллеи там была аллея из «симовских» елок.

Еще интереснее, что и Дмитриеву в 1940 и Серебровскому в 1988 вдруг пришла в голову одна и та же идея — создать иной, по-настоящему Чеховский пейзаж — на стыке реализма и символа. Дом Прозоровых и усадьба Гаевых были помещены в нежную, светящуюся, лирическую ауру природы.

Опыт создания «атмосферы» у Серебровского, вчерашнего авангардиста, к тому времени уже был. В 1976 году в Магдебурге он потряс немцев декорацией к горьковскому «Якову Богомолову»: на усадебной веранде, залитой светом, проникающим из сада, были разбросаны яблоки. Двумя годами позже художник напишет еще об одном успехе: «Когда режиссер Селимова пригласила меня в Баку сделать «Иванова» Чехова, она сказала: «я вижу это как искореженный, разбитый автомобиль, и внутри что-то белое, это Сара»… Я сказал: «Нет. Это будет золотая осень». Несколько мешков листьев мы навязали на сетки… Мне хотелось, чтобы зритель прямо дышал бы прохладой осеннего сада, любовался красотой золотых листьев, находясь как бы внутри всего этого»9. Герои и действие в целом становились частью общей картины. Возможно, поэтому и Дмитриев, и Серебровский, в отличие от Симова, были приверженцами эскиза больше, чем макета. А у режиссеров была почти что одна фамилия — Данченко.

Серебровский исправил замеченную Буниным ошибку: вокруг усадьбы он посадил не вишни, а высокие лиственные деревья, а образ сада угадывался в игре света и изящной рифме: в первом акте в гостиной ставили букет вишневых веток с белоснежными цветами, а во втором в саду появлялась Раневская — в белом платье и шляпе.

РАНЕВСКАЯ. Посмотрите, покойная мама в белом платье идет по саду… Нет, мне показалось, там в конце аллеи дерево, покрытое белыми цветами.

Похожий прием можно было наблюдать и в эскизах Дмитриева к «Трем сестрам»: висящая на стене в гостиной в 1 акте картина «выводила» зрителя в пейзаж последнего акта, где появлялась в черном платье и шляпе Маша. Не покойная ли матушка трех сестер, с Новодевичьего кладбища в обетованной Москве передавала им с картины привет?

Поменялась у Серебровского и композиция павильона: «многоуважаемый шкаф» теперь находился в центре, а вишневый сад объединял героев в общем пространстве грезы: Раневскую и Гаева, не желавших расставаться с садом, Петю и Аню, задумавших бежать из сада, Лопахина, вознамерившегося «нарезать» сад на участки, Фирса, вспоминающего о лучших временах сада... Чистая, без лишних деталей, симметрия интерьера и круговое движение шелестящего сада растворяли бытовую пошлость и гасили денежные дрязги, усиливая любовную драму Лопахина и Раневской. Расчетливый Лопахин становился до «тонкости пальцев» благороден (90 тысяч, полученных им на аукционе сверх долга, причитались хозяевам дома) и романтически одинок (щедрость «мужика» и любовь мужчины остались безответны, так пусть стучат топоры!) «Совсем невероятно к тому же, что Лопахин приказал рубить эти доходные деревья с таким глупым нетерпением, не давши их бывшей владелице даже выехать из дому: рубить так поспешно понадобилось Лопахину, очевидно, лишь затем, что Чехов хотел дать возможность зрителям Художественного театра услыхать стук топоров, воочию увидеть гибель дворянской жизни…»10, – ворчал Бунин. Теперь все встало на свои места: Лопахин рушил райскую декорацию, в надежде найти за ней другую – такую же прекрасную.

ЛОПАХИН. Вишневый сад теперь мой! Мой! Если бы мой отец и дед встали из гробов и посмотрели, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекраснее которого ничего нет на свете!

«До красоты, до души, до «вишневого сада» — никому нет дела… — писала о спектакле народная артистка СССР Татьяна Доронина в своем «Дневнике актрисы».— Это повсеместно и, значит — и в будущем. Для чего жить — так безответно в главном, в том, что является подлинным и единственно ценным — бессребреность, духовность, красота и любовь? …Раневская едет в Париж не жить … а умирать, как сам Антон Павлович уехал умирать в Баденвеер»11. «Она ведь уже с самого начала знала, что поедет обратно.И Чехов об этом знает», — усиливал провиденциальный акцент в своих «Беседах» режиссер постановки Сергей Данченко12.

Но вот парадокс: декорации Серебровского решительно не давали шанса физической смерти. «И весь спектакль был какой-то нежный, хороший и идет он до сих пор»13, вспоминал Серебровский.

С февраля нынешнего сезона во МХАТ им. М Горького можно увидеть реконструкцию спектакля «Три сестры» в декорациях Владимира Дмитриева, а с 25 декабря – обновленный «Вишневый сад» в декорациях Владимира Серебровского и Анной Большовой в роли Раневской.

1 И.А. Бунин Собрание сочинений в 6 томах. Т. 6. Публицистика. Воспоминания. Глава: Автобиографические заметки. О Чехове. Из части II. – М.: Художественная литература, 1988. https://ruslit.traumlibrary.net/book/bunin-ss06-06/bunin-ss06-06.html#s002
2 В.Г. Серебровский О себе. http://serebrvg.beget.tech/index.php/pisatel/o-sebe
3 Там же.
4 А.П. Чехов. Собрание сочинений в 30 томах, т. 29. 0 Москва: Наука, 1974-1983. Письмо Вл.И. Немировичу-Данченко от 22 августа 1903 г.
5 Цит. по кн: Г.Ю. Бродская Алексеев-Станиславский, Чехов и другие. Вишневосадская эпопея: В 2 т. М.: АГРАФ, 2000. Т. 2. 1902 – 1950-е.С.147
6 А.П. Чехов. Собрание сочинений в 30 томах, т. 30. 0 Москва: Наука, 1974-1983. Письмо Ольге Книппер-Чеховой от 10 апреля 1904 г.
7 М.Н. Строева. Режиссерские искания Станиславского: 1898 – 1917. М.: Наука, 1973.. 126
8 М.Н. Строева. Указ. соч. С. 121
9 В.Г. Серебровский О себе. http://serebrvg.beget.tech/index.php/pisatel/o-sebe
10 И.А. Бунин Указ. соч. https://ruslit.traumlibrary.net/book/bunin-ss06-06/bunin-ss06-06.html#s002
11 Т.В. Доронина. Дневник актрисы. – М.: Вагриус. С 22
12 С.В. Данченко. Беседы о театре. Киев. 1999 (Бесiди про театр).КиIв. 1999). С.91
13 Г. Серебровский Указ. соч. http://serebrvg.beget.tech/index.php/pisatel/o-sebe

Подписи в порядке следования в тексте:

«Вишневый сад». 3 акт.1904. Из фондов ГЦТМ им. А.А. Бахрушина
Владимир Серебровский. «Вишневый сад». Эскиз 1 акта. 1988. Из фондов Музея МХАТ
Владимир Серебровский. «Вишневый сад». Эскиз 2 акта. 1988. Из фондов Музея МХАТ
«Вишневый сад». 4 акт.1904. Из фондов ГЦТМ им. А.А. Бахрушина

Возврат к списку