В начале этого года в Санкт-Петербургском государственном университете состоялась персональная выставка театральных художников Фемистокла и Ольги Атмадзас «Театр на двоих». На ней были представлены эскизы и макеты к спектаклям, выпущенным за последние 14 лет совместного творчествах партнеров по жизни и по театру. На счету тандема сценографа и художника по костюмам – более 70 постановок на сценах театров России. Выставка послужила поводом обратиться к режиссеру Дмитрию Егорову, чье сотрудничество с этими художниками, начавшись еще в студенческие годы, продолжается и по сей день.
Про Фемистокла Атмадзаса мне писать одновременно трудно и легко. Трудно — потому что мы знаем друг друга уже пятнадцать лет, сделали вместе спектаклей двадцать, и нас часто принимают за братьев. Сами понимаете, сложно от всего этого отстраниться. Легко писать — по этой же причине. Мы — друзья, а писать про друзей теплые слова всегда приятно. Поэтому, наверное, я не тот человек, который может про Фемистокла что-то сформулировать. Попробую просто рассказать.
Безусловно, его греческое имя воскрешает в памяти тени героев Эллады, во главе с полководцем Фемистоклом разбивших персов в битве при Саламине. Другое дело, что Фемистокл (художник, не полководец) самой историей своего происхождения несколько развенчивает мифы о храбрости эллинов. После достаточно унизительной для греков Второй мировой войны в Греции начал устанавливаться капитализм, и дедушка Фемистокла (тоже Фемистокл), ярый греческий коммунист, прошедший во время войны, лагеря и тюрьмы, бежал от «черных полковников» из Греции в СССР. Поэтому родился внук Фемистокл не в солнечных Афинах, а в не менее солнечном Душанбе. После развала Союза семья вернулась в Грецию, но программа строительства жилья для вернувшихся на Родину двигалась крайне медленно, и Фемистокл снова поехал в Россию — учиться. Так он оказался в знаменитой питерской СХШ, а после нее — на театральном отделении Академии художеств в мастерской Эдуарда Степановича Кочергина.
Однажды на какой-то пресс-конференции журналисты спросили Фемистокла, давно ли режиссер Егоров и художник Атмадзас работают вместе. «Вообще-то мы женаты» — с улыбкой сказал Фемистокл. У журналистов округлились глаза. Пришлось объяснять, что «женатыми» называются на сленге Кочергина постоянно работающие вместе тандемы «режиссер-художник». И, в общем, нас действительно «поженили» Между Академией художеств и нашей Театральной академией абсолютно отсутствовала хоть какая-то коммуникация, и Кочергин всегда старался познакомить своих учеников с «работодателями»- каким-нибудь хорошим режиссерским курсом. Предыдущий режиссерский курс Григория Козлова познакомили с прекрасными Александром Моховым, Марией Луккой и Николаем Слободяником. Наши курсы тоже познакомили, «поженили». Лично мне, как помню, Кочергин сказал: «У меня на курсе русский грек учится. Очень классный». Я воспринял рекомендацию Эдуарда Степановича как должное, и уже, начиная с преддипломного спектакля, мы с Фемистоклом работали вместе. Долго учились друг друга понимать. Фемистокл ничего не понимал в работе с режиссёрами, я ничего не понимал в работе с художниками. Я спросил у своего Мастера: «Григорий Михайлович, а как Вы работаете с художниками?». Козлов сказал: «Обычно берем бутылку, выпиваем и разговариваем о спектакле». Я купил бутылку и поехал к Фемистоклу поговорить о будущем спектакле. «Прости, но я не пью» — сказал Фемис.
Для режиссера, например, всегда самое сложное в театральном процессе — это выпуск спектакля. А художники, как я заметил, больше всего нервничают перед сдачей макета. Однажды (это был наш первый спектакль в профессиональном театре) мы сдавали макет в БДТ — Кочергину, Лаврову, Чхеидзе и другим серьезным мужчинам. Накануне сдачи Фемистокл нервничал и всячески улучшал макет у себя на кухне. И решил, что надо кроме оформления отобразить в макете осветительские мосты на сцене. Но мосты было не из чего сделать. Фемистокл взял из кухонного шкафа макароны, и склеил из них мосты. И покрасил в чёрный цвет. На сдаче, как помню, все серьезные мужчины много говорили о том, насколько подробно и точно сделан макет. Сдались мы с первого раза.
Но постановка в БДТ была скорее исключением из правила. Уже где-то через год стало понятно, что в Питере молодые режиссеры и художники никому не нужны. И мы поехали по стране. Барнаул, Омск, Саратов, Южно-Сахалинск, Новосибирск, Москва… И, наверное, только в этих замечательных разъездах у нас постепенно стал вырабатываться свой почерк, свой подход, своя генеральная тема. Мы открывали для себя страну — такую, какая она есть. Стало понятно, что мы оба очень про Россию, что нам интересно говорить о русском человеке, и о разных гранях бытия нашей страны: светлых и темных. Что нам интересно смотреть хорошее искусство и делиться им друг с другом. Было о чем поговорить. Даже выпивать стали изредка.
Безусловно, имя «Фемистокл» в Сибири звучало достаточно экзотически. Как-то раз в одном из театров Фемистокл покрасил детали от будущего макета и оставил их на ночь сушиться в декорационном цеху театра. Утром пришел забирать детали — а там уборщица пол моет. «Вы кто?» — спросила уборщица. «Я — Фемистокл». «Мне вас жаль», — сказала уборщица. Уже много слов я написал про Фемистокла Атмадзаса, и пока ни одного не написал про Олю Атмадзас, а между тем, эти два человека неотделимы друг от друга не только потому, что они муж и жена, но и потому что уже с окончания института они работают неразрывным творческим тандемом. Фемистокл — сценограф, Ольга — художник по костюмам. И если честно, я не знаю, чья история увлекательней — история русского грека Фемистокла, или история девочки Оли Соколовой из деревни на границе Чувашии и Татарстана. Еще в детском саду воспитатели заметили, что девочка очень хорошо рисует и танцует, и оставлять с такими способностями ее в деревне — преступление. Родители спросили: «Чего хочешь?». «Рисовать», — сказала Оля Соколова. И с десяти лет её отправили учиться в Чебоксары, в школу-интернат для одаренных детей. После интерната — пять лет художественного училища. На театральное отделение петербургской Академии художеств Ольга попала по совету педагогов. «Сказали, что там интересно».
После поступления они шли в Академию и встретили Кочергина. Разговорились. Кочергин еще плохо помнил студентов по именам и попросил напомнить, как их зовут. «Фемистоклатмадзас», — сказал Фемистокл. «Ты что материшься?» — возмутилась Оля. Через несколько лет они поженились, и Оля Соколова стала Олей Атмадзас. А еще через несколько лет Фемистокл, служа в греческой армии (двойное гражданство позволяло выбирать, в какой стране служить), узнал от сослуживцев-греков, что правильный перевод фамилии «Атмадзас» — «Сокол».
Так что Оля Соколова осталась Олей Соколовой, только на греческом.
Творчески они, конечно, идеально дополняют друг друга, хотя оба они очень разные. «Атмос» в переводе с греческого — «пар». И для Фемистокла начало процесса работы над спектаклем — это всегда что-то воздушное, стихийное, невидимое. Редко когда в работе я вижу его грустным. Он почти всегда улыбается. Даже когда работает с очень мрачным материалом. Для него придумывание спектакля — процесс фантазийный, активный, в чем-то даже хулиганский. Однажды он делал «Макбета» в театре на Васильевском. Требования режиссёра были не очень ясны, срок сдачи макета приближался. Часть сценографии была придумана, но не хватало какого-то формообразующего элемента. Рядом стоял ржавый театральный груз. Фемистокл подумал, взял груз и поставил в подмакетник. Груз прекрасно смотрелся в макете, и Фемистокл решил оставить его в качестве этого самого формообразующего элемента. Теперь каждый раз ему приходится похищать в театрах ржавый театральный груз для того, чтобы выставить этот макет на экспозиции. Уже где-то пять грузов похитил.
Оля, напротив, при сочинении спектакля всегда серьезна, напориста, конкретна, задает много точных вопросов, как будто уже сразу пытается представить себе очертания будущей постановки. Фемистокл часто рисует эскизы на компьютере — для создания макета не всегда есть подходящие условия. Оля всегда рисует эскизы костюмов на бумаге. Как-то мы сочиняли с ней костюмы к «Истории города Глупова» Салтыкова-Щедрина в «Красном факеле». В финальной сцене нам нужно было одеть жителей Глупова максимально безвкусно, но при этом художественно. Реакцию зала на премьере я помню до сих пор. Звучала песня «Широка река» Надежды Кадышевой, под нее на сцену выходили актеры в придуманных Олей костюмах. Искусственные меха со стразами, какие-то безумные шапки, резиновые сапоги на каблуках, пожилые актрисы с накладными косами — безумие какое-то, в общем. Каждое из появлений актеров сопровождалось безудержным смехом и аплодисментами зрительного зала. Но, наверное, никто и не мог заподозрить, с какими серьезными лицами мы с Олей сочиняли эту художественную вакханалию.
Поэтому они прекрасно уравновешивают друг друга. Многое придумывают вместе, читают, спорят, соглашаются, снова спорят, думают. В диалоге им проще найти верное решение. Свою недавнюю выставку в Петербурге они так и назвали «Театр на двоих». Сценография Фемистокла и костюмы Ольги. И это действительно театр на двоих. Потому что спектакли Амадзасов — это практически всегда единая художественная реальность, которую очень сложно разбивать на отдельные компоненты.
На выставке были представлены работы Фемистокла и Оли за весь период их работы — а сделали они за 15 лет совместной работы немало. Последние шесть лет мы мало работали вместе. Атмадзасы поехали работать в Норильск. Фемистокл был главным художником, Ольга — художником по костюмам. Интерес был во многом чисто практический — свободное творчество приносит очень скромные доходы, в Норильске им предлагали хорошую зарплату, и, проработав там продолжительное время, можно было наконец-то встать на ноги. Норильск, как известно, — один из самых депрессивных городов нашей страны, солнце появляется там ровно на один месяц. И норильчанам, которые приходят в театр, важно, чтобы спектакль, на который они пришли, был ярким, светлым восполнил для них отсутствие солнца и на какое-то время «осветил» климатически пасмурную жизнь. Они готовы воспринимать любые темы, главное, чтобы было на что посмотреть. И поэтому большинство норильских спектакли Атмадзасов — красочные, контрастные, запоминающиеся, зрительские.
Самый яркий из них, конечно, «Сказка о царе Салтане» Пушкина — пестрый, взрывной, праздничный, настоящий пир для глаза, с какими-то умопомрачительно красивыми костюмами. Или «Королева красоты» МакДонаха, напротив, монохромный, черно-белый, как комикс, одновременно страшный и смешной мир. Настоящей радостью стал для Атмадзасов приезд в Норильск Петра Шерешевского. Изначально он должен был ставить «Короля-оленя», но в связи с рядом обстоятельств театр отказался от этого названия и предложил Шерешевскому подумать над другим названием. Он подумал два дня и выбрал чеховского «Дядю Ваню». Спектакль надо было придумывать с нуля, был конец сезона, финансирование на спектакль выделялось крайне скромное. И вот тут, по словам Фемистокла, началось настоящее творчество. По Норильску они за копейки нашли для «Дяди Вани» одиннадцать старых пианино, которые и стали сценографической и музыкальной основой спектакля. Был процесс сочинения — фантазийный, стихийный. Итог: впервые в истории Норильского драмтеатра — семь номинаций на «Золотую маску», в том числе и за лучшую работу художника.
После шести лет в Норильске они вернулись. Постепенно встраиваются в ритм «свободной» жизни. Ольга пошла преподавать, Фемистокл снова начал ездить по постановкам и набирать предложения режиссеров-«работодателей». Вчера мы снова сидели, пили чай и сочиняли новый спектакль. Давно этого не было. И было радостно. Потому что работать с ними — это почти всегда большая радость. И это, наверное — главное. Потому что без радости не бывает настоящего театра. Впрочем, это субъективное мнение, как и весь этот текст.
