Просто посиди рядом

Александр Шишкин

Распечатать
О жанре mail-art, путях реализации художника во время пандемии, а так же о глобальных изменениях в сфере коммуникации.

Александр, во время пандемии все ушли в цифровую реальность. Вы с ней и раньше достаточно много работали. А как сейчас?

Глобальное изменение, которое случилось за период пандемии, – это мое знакомство с онлайн-платформой «Шар и крест», созданной московским галеристом Максимом Боксером. Это торговая галерейная площадка в поддержку художников, коллекционеров и других заинтересованных в визуальном искусстве людей. Неожиданно мне открось огромное количество людей, которые не прочь контактировать и даже иметь у себя под рукой какое-то искусство. В основном, это были москвичи, в Питере спрос был поменьше, затем подключилась Европа.

На этом сайте художники предлагают свои работы в каком-то ценовом коридоре, и люди их покупают. Существуют правила, что при продаже трех работ ты сам должен купить работу у другого художника. Плюс, еще после десяти проданных работ, ты должен подарить работу организатору – возникает такая пирамида. На площадке оказалось, с одной стороны, много молодых, случайных художников, но с другой стороны, – известных мастеров, у которых не есть реальная потребностью как-то поучаствовать в художественной жизни.

На платформе покупатель видит картинку с указанием размера работы, то есть имеет очень условное представление о товаре. В основном, к продаже предлагаются графические вещи. Известно, что у художников существует огромное количество работ «в стол», и очень многие оптом продавали такие архивы. Возник невероятный всплеск обмена работами между художниками, потребителями и курьерской службой, которая все это должна была доставлять. Возникли прямые контакты между художником и потребителем, минующие всякие посреднические структуры – галереи, музеи, агентов. Началось почти телефонное общение: ты выкладываешь работу, и тут же возникает и отклик, и комментарий от покупателя, и это не просто какой-то «лайк», люди конкретно платили деньги.

Я в эту игру ввязался. Зимой я разрабатывал серию, связанную с Чиполлино, луковым мальчиком – с одной стороны революционным героем, в то же время связанным с пролетариатом и обонянием, с запахом, слезами. Я разработал специальный способ типографии, который до сих пор держу в секрете. Эта история связана с общением за счет невербальных вещей – запахов, мысли, тактильности, и Чиполино – провокатор сюжета. Дальше возник ковид, который тоже связан с запахом, – темы сильно пересеклись. Я стал делать картинки непосредственно для сайта «Шар и крест», и возник сериал, газета. Каждый день я создавал некий сюжет – утром я его придумывал, к 3-4 часам дня делал уже готовый продукт, который мог тиражировать. Я существовал в режиме, напоминающем работу в издательстве. Я делал тираж около 20 штук за один сюжет. Есть известное понятие mail-art. Я существовал в этом жанре: укладывал работы в конверт, упаковывал, подписывал, а курьер отправлял их, на следующий день покупатель получал посылку. Благодаря организации процесса возник глобальный диалог, который, может быть, существовал и раньше, но я говорю о своих собственных открытиях. Я выпускал работу, на нее возникала некая реакция и, играя с этой реакцией, я выпускал на следующий день новую работу, предлагал сюжет уже с продолжением. Получился некий «сериал», одно двигалось к другому, где-то я выворачивал сюжет. В результате возникло около 60 сюжетов, которые до сих продолжаются. Возникла ситуация оперативного, очень агрессивного художественного акта. Я не просто доставал старые работы, а делал новые – это был трип, связанный с работой с аудиторией, с игрой цен, это был проект, связанный с не совсем художественной, во многом спортивной организацией. У меня не было никаких помощников, я должен был уложить все дела в свой один единственный день. Это была очень любопытная история, сейчас я готовлю выставку по этому поводу.

Наверное, было сложно существовать в таком интенсивном художественном производстве?

С одной стороны, сложно, но возник очень простой коммерческий момент – ты реально зарабатываешь деньги. Я как художник вдруг стал понимать, как работает торговая система. Оказывается, что существует много людей в мире, которые были выключены и продолжают быть выключенными из твоего персонального общения и влияния, но они есть. Дальше я стал играть в еще более сложные игры – я стал продавать цифровые файлы, фотографии. У меня есть огромное количество фотографий своих инсталляций, целые библиотеки снимков. Я выкладывал фотографию и продавал возможность скачать файл в высоком разрешении для того, чтобы сделать одну приватную распечатку. Эта система полностью работает на доверии. В этом случае я практически убрал материальную часть, и это стало похоже на музыкальные продажи, когда музыканты, композиторы продают sample, биты, чистую цифровую продукцию. Для меня всегда было важно в театре, чтобы момент между миром идей и миром реализации материи был наиболее коротким: то, что ты нарисовал на условной бумажке, эту же идею, звук, движение ты хочешь увидеть на сцене, и чем короче этот путь, тем интересней. Естественно, у меня расширился круг знакомых, людей, которые, приезжали и забирали работы помимо курьеров. Возник еще один open-space: когда-то я вышел со своими фанерными скульптурами на улицу. Клаустрофобия мастерской постоянно выталкивает тебя на новые пространства, и это тоже новое пространство, которое дает дополнительный ландшафт. Но весь процесс работы дико выматывает, поддерживать определенный ритм довольно трудно, это похоже на прямой эфир, ты должен каждый день что-то делать. Ты можешь уйти, конечно, один раз в неделю выкладывать новые работы, но тогда это точно превращается в магазин.

К каким выводам вас подтолкнул период самоизоляции?

В какой-то момент я сказал себе – карантин, хорошо, давайте поиграем в эту игру честно по правилам. Дело не в карантине, а в самом опыте: нам предложили глобальную систему, колоссальную практику, новую для человечества. Я не пытался искать возможности выхода из тюрьмы. Нельзя сказать, что мне открылось что-то дополнительное за это время. Очевидно, что человек выдерживает без особых тренировок месяц-два, но дальше начинает захлебываться: ему не хватает подпитки и смысловой части. Платформа «Крест и шар» была игрой, связанной с деньгами, ажиотажем, волной взаимоподхлестывающих обстоятельств, немножко наркотической ситуацией. Но она тоже ограничена правилами игры, которые конечны.

Любопытен факт – весной мы все рассуждали, что все закончится, и мы будем иметь некий опыт невероятного приключения, с которым дальше будем жить. Летом мы тоже на это надеялись и ждали мира после войны. Но сейчас мы понимаем, что ничего после не будет, что мы просто перешли в какую-то другую эру, было колесо, а потом изобрели еще что-то. Стало очевидно, что мы погрузились в другую реальность. Мы долго привыкали к маскам, постепенно уходили от ассоциаций с химической катастрофой, увидели положительную часть – за маской можно скрывать эмоции. Мы видим только глаза, не понимаем, что происходит с человеком. Прикрытое лицо тоже дает свои интересные качества. Это обратно маске в театре, это купирование. В театре есть развлекательный момент – попытка сдвинуть ситуацию, сказать что-то дополнительное с помощью маски. Некогда очки стали постепенно входить в моду – сначала были лорнеты, которые превратились в жест определенного высказывания – я на вас посмотрю не с целью посмотреть, а с целью фокусировки внимания или пренебрежения. Потом возникли очки как символ интеллектуальности или очки как «фешн» – черные очки, которые скрывают глаза и делают из тебя человека-невидимку. И вот у нас появились закрытые лица. Это связано с совсем недавними дискуссиями по поводу хиджаба мусульманской женщины, которая вынуждена скрываться или наоборот ей нравится это скрывание – это защита от общества или эта какая-то иная форма коммуникации?

На самом деле, все это можно отлично приравнять к цифровому, виртуальному общению. Технологии очень развиты – камера работает, текст ты слышишь, и это тоже очень близко стало к маске, к хиджабу. Вроде бы, идет общение, но есть какая-то дистанция и остранение. Я думаю, у человечества накопился способ отстраненно общаться, максимально выраженный ситуацией в Армении с беспилотными самолетами, которые уничтожают солдат. Идет бесконтактная война: с одной стороны, где-то есть операторы с пультами, для которых это просто игра, но с другой стороны, в ней принимают участие живые люди, которые как бы ни проявляли героизм, не могут абсолютно ничего протранслировать. Их уничтожают и все, их героизм не позволяет прорвать этот контакт, эту дистанцию.

Мне кажется, на эмоциональном фоне появился мощный инструмент коммуникации, когда ты можешь агрессивно действовать без прямого контакта. Вопрос в том, насколько человек в состоянии выдерживать это искажение реальности. Например, когда человек использует шлем виртуальной реальности, его начинает тошнить, укачивать – это простая история – мозг не может соотнести следующие параметры: ты погружен в абсолютную реальность, но твое ухо не колеблется, потому что ты сидишь и не двигаешься, происходит разрыв между картинкой и действием, который организм воспринимает как отравление. Я боюсь, что здесь происходит что-то подобное – с одной стороны, ты очень активно действуешь, так и сяк с кем-то разговариваешь, но твой мозг, твоя биология совершенно не готовы к этому, они просят вернуть нормальное положение вещей. Но важно заметить: я смотрю на своих детей, как они чувствуют себя в этом пространстве, и замечаю, что они трансформируются, их биология мутирует. Им достаточно, чтобы я был рядом и необязательно активно взаимодействовал, от самого присутствия ребенок получает сбалансированное состояние. Это коррелируется с практикой пожилых родителей, которые во многом остаются в возрастной резервации, живут одни и апеллируют к своим детям – придите, позвоните. При этом им неважно, чтобы ты общался с ними, важен момент биологического перетекания – посидите рядом. Возможно, мы нащупываем другую тактильность, другую систему взаимоотношений с людьми.

Компьютерные коммуникации довольно грубы и пародируют реальное общение: мы видим, слышим, но дальше этого не идет. Я нахожусь в поиске более тонких коммуникаций, поэтому обращаюсь к Чиполлино, к запахам в визуальном искусстве. Проводились опыты, улитку и ее отпрыска разносили в разные части света, между ними были сотни тысяч километров, но когда причиняли боль улитенку, мама чувствовала это, у них существует определенная связь. К этой невидимой и непонятной области человечество всегда апеллирует, скатываясь в религиозные, маргинальные практики. Культура находится в этой же плоскости – когда мы приходим в музей и видим картину Рембрандта, написанную тысячелетия назад, мы чувствуем какую-то связь. Окрик смотрителя: «не подходите близко и не трогайте руками!» – все время напоминает о том, что у человека есть потребность коснуться прекрасного. С пожилыми родителями возникает подобная связь, потом она превращается в привычку посидеть на кладбище.

Художник испытывает огромную потребность в коммуникации, система виртуального общения довольно груба. Человечество может воспользоваться этим шансом и выделить, что возник невероятный лабораторный опыт, когда все вдруг стали понимать ценность живого общения, как ценность питания после голода: любое ограничение позволяет оценить более остро то, что тебе не позволяют делать. Главное, что эти события произошли не на маргинальном уровне и не на каких-то локальных площадках, а в глобальном контексте, и мы продолжаем в них существовать.

В БДТ все еще идет работа над выпуском третьей части спектакля «Три толстяка». Когда планируется выпуск премьеры?

Ситуация довольно грустная. Происходит огромное количество событий, которые отражаются на постановке, в то же время есть некая инертность, которая не позволяет трансформировать то, что ты делаешь, в другой продукт. Все время происходят разрывы в общении, репетициях, производстве после голода – все болеют по очереди, это невероятно мучительный процесс. И не то, чтобы мы знали, когда это кончится, мы все время находимся в ситуации войны. Потенциально мы сейчас работаем с бесконечной проблемой, которая многих дисциплинирует и переводит в систему мужественного существования, не кайфа работы в искусстве, а удерживания градуса и состояния. Правда, это совершенно ненормальная ситуация для занятия искусством, которое, в принципе, должно нести позитивный заряд и быть направлено на получение удовольствия со всех сторон – это сибаритское существование по природе своей, а не производство танков. Спектакль – вещь сиюминутная, у него есть ограничения во времени, он адресован определённым событиям, контексту, а когда производство спектакля превращается в бесконечный формат, требуется и бесконечный материал, с которым ты постоянно работаешь. Змея кусает себя за хвост: процесс начинает сам себя пожирать, и ни к чему хорошему это не должно привести.

Театральный процесс не останавливается, и многие художественные руководители театров стараются максимально загрузить актеров событиями, чтобы во многом создать атмосферу деятельности, которая носит чисто абсурдный характер. Многие актеры ушли в digital-art, появились новые авторские продукты, это хорошо, но возникает вопрос, классический театр, архаичный по форме, который и так-то хромал и имел бороду, насколько он может существовать дальше? Я думаю, что театр тоже лежит в области «просто посидите рядом», этого может быть достаточно, и это может стать основной ценностью театра для нашего революционного момента. Театр находится в области клинической больницы, поликлиники, это форма поддержания организма. С другой стороны, не очень понятно, если происходит дефицит самого общения, насколько важно качество этого общения. В обычной-то жизни немногие люди ходят в театры и музеи, огромное количество людей вообще не развиты в этом плане, они контактируют другим способом – на стадионах, в барах, ресторанах. Все равно, театр это будет или библиотека, храм или спортивный комплекс – это все поинты «посиди рядом», а дальше это все погремушки и социальное воспитание. Одна мама считает, что важно ходит в театр, а другой папа считает, что лучше ребенка развивать с помощью хоккея, где он получит определенный experience. Это уже вопрос воспитания, а воспитание – это вопрос тоталитарного формирования личности, но все равно в глубине реализуется принцип «посиди рядом».

Какой отпечаток накладывает современная ситуация на ваше мировосприятие?

Я, как и многие художники, нахожусь в военном, депрессивном положении, чувствуют себя на качелях, зависящих от угнетающей новостной ленты. Невозможно нормально работать, когда в Белоруссии – гестапо, в Америке происходят невероятные истории, а от короновируса умирают люди – ты находишься в совершеннейшем психическом подземелье. С одной стороны, происходит легкая деменция, искажение интеллекта, заваливание в определенную сторону, что не позволяет тебе свободно дышать. С другой стороны, возникает огромная потребность к анализу. У тебя есть время, это все надо переработать и прожить. Я нашел для себя форму – графическая поэзия, где физическое воплощение минимально. Мне интересно находить формулу, сюжет, близкий к анекдоту, панчу, короткому и простому высказыванию, где согласуется картинка и название, и в то же время существует сериальность, последовательность. Гравюрная поэзия связана с дневниковой формой, ты понимаешь, что твоя работа коррелируется только с этим днем, а что будет завтра, ты не знаешь . У тебя очень короткая дистанция для высказывания, напоминающая письма с фронта – привет я еще жив, а что будет завтра, я не знаю. Я заметил по фейсбуку и другим социальным сетям: личные высказывания на страницах людей связаны с тем, что все в порядке, ты еще как-то присутствуешь в мире, что раньше не было главным обстоятельством, а сейчас стало конкретной задачей.

Невероятная история, которая происходит, возможно, связана с тем, что наше поколение достаточно благополучно прожило жизнь. Что забавно – ты легко можешь от этого остраниться и не чувствовать ничего – многие как работали, так и работают, кто-то болеет, но люди все равно на метро ездят. Боюсь, что это изменение мира, как всегда, касается во многом людей с повышенной социальной ответственностью. Но, вообще, «обнуление» полезно, и многие футуристы говорили о том, что человечеству давно нужна война, чтобы посмотреть на ситуацию заново, нужен некий вихрь, который все зачистит. Существует цикличность, которая очевидна мне, и совершенно не очевидна человеку, живущему в деревне и занимающегося коровками, для которого ничего не изменилось. Это и чудесно. Возможно, мы вновь возвращаемся к змее, которая кусает себя за хвост.

Возврат к списку