Попытка написания мемуаров

Соколов Вячеслав

Распечатать

В ЛЕНИНГРАДЕ ГОРОДЕ У ПЯТИ УГЛОВ… Я взял эту фразу из песни-зарисовки Владимира Высоцкого не потому, что моя фамилия, как у героя этой зарисовки, да и не получал я по морде как он, а потому, что, наоборот, получил у этих пяти углов поцелуй знаменитой актрисы, будучи обычным солдатом в кирзовых сапогах.

В послевоенном Друскининкай было много заброшенных зданий, деревянных, порой небольших, с красивыми верандами, балконами и башенками. Мы, подростки, лазили по чердакам и находили разные необычные для нас вещи. Один раз нашли даже ящик с гранатами, правда без взрывателей, в другой пистолет ТТ с комплектом патронов, конечно всё отнесли в милицию. Однажды мне в руки попалась подшивка журналов «Живописное обозрение» за 1882 год. Несмотря на то, что журналы были царскими и запрещены, подшивку припрятал и через некоторое время стал просматривать и читать. В одном из журналов наткнулся на повесть французского писателя не то Эрнеста, не то Альфонса Доде «Ученик Тинторетто», о печальной судьбе художника эпохи Возражения и о его любви к знатной венецианке. Журналы сохранились до сих пор, но кромка страницы, где было указано имя автора осыпалась. Сюжет был построен на страданиях влюблённого юноши, закончившимися трагически, но остался выдающийся портрет этой дамы. Естественно, как каждый подросток, примерял чужую судьбу на себя, не в смысле страданий, а в желании чем-то отличиться. Прежде всего попытался нарисовать неповторимую Джину Лоллобриджиду с кинокадра из фильма «Молодой Карузо», который мне вырезал знакомый киномеханик. С портретом ничего не получилось, и решил, что все дело не во мне, а в отсутствии соответствующего технического оснащения.

Мой хороший приятель Станислав Суровец, из тех поляков, которые жили на территории Польши, перешедшей в 1939 году к СССР, не учившиеся во время немецкой оккупации, с которыми я учился в вечерней школе, работал в бригаде столяров курортной стройконторы. Делали они там окна и двери, а порой, если необходимо, и гробы. У Станислава были золотые руки, как-то сделал фотографу местного ателье для старинного студийного фотоаппарата уникальные фотокассеты, да так, что не отличались от фирменных, эпохи братьев Люмьер. Увлекшись живописью, хотя и не имел ещё какого-либо образования, и почувствовав, что что-то может получиться, я попросил Станислава сделать мне по чертежам, вырванным из старого журнала, этюдник. Изделие, на которое было потрачено несколько месяцев вышло на славу. Представьте, всё из благородного дерева, подобранного из деталей старой мебели, откидной мольберт, складывающиеся, регулируемые ножки, и главное очень легкий. Когда стало необходимым ехать в армию, конечно повесил этюдник на плечо. Художники в Советской Армии были элитой. Все на ночную картошку, а тебя в красный уголок, например, расписывать стенд «Советские автомобили, лучшие в мире».

Судьба подарила мне необычный подарок. После окончания первого года службы в армии, точнее после выпуска из Школы младших авиаспециалистов в городе Балашове, меня новоиспеченного ефрейтора, наградив за отличную учёбу моей же фотографий с автоматом ППШ в руках на фоне знамени части, направили в группе солдат для прохождения дальнейшей службы в Воздушную Армию Ленинградского военного округа, штаб которой находился в доме 4 на Дворцовой площади Ленинграда.

Нашел без труда нужное здание в большом городе, чем удивил моих спутников, бывших прибалтийских крестьян.

Дежурный подполковник вызвал начальника гаража штаба и сказал: «Посмотри, может кто пригодиться». Был задан только один вопрос: «Кто знает город?». Город зная только я, несколько раз гостил у своих родственников, живших на Гороховой улице. Это и решило мою судьбу на последующие два года. Меня оставили служить в гараже при штабе, который находился тут же в бывших каретных сараях. Само величественное здание, шедевр знаменитого зодчего Александра Павловича Брюллова изначально было спроектировано для размещения Штаба гвардейского корпуса. Во внутреннем дворовом корпусе, помимо каретных сараев, располагалась небольшая казарма с солдатами взвода охраны, водителями офицерских лимузинов, и штабная аристократия рядового состава – планшетисты, отслеживающие полёты самолётов, фотографы аэросъёмки, в том числе киномеханик и наш рыжий прекрасный повар-эстонец. Если во взводе охраны были преимущественно полуграмотные жители Средней Азии, то остальные отличались незаконченным средним образованием, фамилиями с прибалтийским звучанием и доже типа «Моргенштейн». Повар был классный, кормил нас китовым мясом и селедкой с гречневой кашей. У Чёрной речки, недалеко от места дуэли Пушкина, у штабного аэродрома был свой свинарник. Еды хватало и также духовной пищи.

Военно-шефская комиссия Управления культуры Ленинграда систематически присылала в часть для солдат бесплатные театральные билеты и в театр им. Кирова (Мариинку), и в Товстаноговский БДТ, в цирк и мой любимый театр оперетты. Увлечение театром офицерами поощрялось, в этом случае всегда было проще получить желаемое увольнение, причём отпускали и в будние дни.

Однажды мы принесли в театр музыкальной комедии широкоформатный, предназначенный для аэросъёмки фотоаппарат, и сделали с балкона несколько прекрасных, ещё не виданных театром в таком разрешении снимков. Снимки отдали главному администратору, ими украсили вестибюль театра, а я получил доступ за кулисы, что по-видимому и послужило причиной моего дальнейшего поступления в театральный институт. На одном снимке очень удачно получилась восходящая звезда того времени Полина Банщикова. Эту фотографию я припрятал себе и на её основе задумал написать портрет прекрасной дамы. В гараже штаба, мне поручали редкие поездки, возил, например, на охоту генерала Ивана Кожедуба, зам. командующего армией, лихо стреляющего уток, или его домработницу на рынок, а так выполнял некоторые административные функции. У меня в Хозяйственном Управлении штаба был свой стол, где по вечерам мне разрешалось заниматься живописью, тем более, что в основном, конечно, делал нужные для службы материалы типа «Схема смазки автомобиля ГАЗ-51». Работающие в администрации вольнонаёмные дамы морщили носы от запаха масленых красок, но терпели и не жаловались. Там и родился портрет Полины Банщиковой. Начальник Управления, мой однофамилиц, майор Соколов, припомнил, что где-т о в подвалах штаба валяется списанная позолоченная рама от нашего раскулаченного генералиссимуса и если её подпилить, то как раз подойдёт к портрету. И вот портрет опереточной дивы в золотой раме стоит на мольберте в здании Штаба 76-ой Воздушной Армии, что напротив Государственного Эрмитажа. Портрет, конечно, был «так себе», но я это понял только позднее, что изобразил не саму актрису, а грим на её лице.

Однажды в наше АХО случайно зашел седовласый полковник, лётчик- истребитель, один из тех, кто послужил прототипом для многих кинофильмов про авиацию. Увидев портрет воскликнул: «Да это же Полечка, она же выросла на моих коленях я и сейчас живу с ней в одной квартире у Пяти Углов! Вечером договорюсь с ней и поедем вручать». Через несколько дней, когда в театре был выходной, повезли портрет. После традиционного ленинградского чая, примадонна села за рояль, который занимал почти всю её комнату и спела только для меня свою любимую арию из оперетты Легара «Весёлая вдова». После чего актриса поцеловала меня, младшего сержанта советской армии, оставив на щеке изрядное количество губной помады. Что и было предъявлено аборигенам нашей казармы.

P.S. С Полиной Борисовной Банщиковой больше мне встретиться не довелось. А вот с Джиной Лоллобриджидой судьба мне сделала подарок, однажды на кинофестивале в концертном зале «Россия» мое место совершенно случайно оказалось рядом с этой всемирно известной актрисой.

Возврат к списку