Персефона 1934

Галина Казноб

Распечатать

Греческая легенда о Персефоне, дочери Зевса и Деметры, – неисчерпаемый источник для изобразительного и сценического искусства. На сцене Парижской Опера было поставлено как минимум две оперы на эту тему: в 1680 году на музыку Ж.Б. Люлли и в 1803 году на музыку Дж. Паизиелло, который использовал либретто Филиппа Кино.

Для Иды Рубинштейн постановка «Персефоны» является очередной попыткой реализовать мечту о «Трёхликом искусстве» на театральной сцене. Она предполагает поставить спектакль в виде специфической оратории с декламацией, пением и танцами.

После постановки «Антония и Клеопатры» у неё сохранились прекрасные отношения с Андре Жидом. Она обращается к нему с просьбой написать ей пьесу в духе «Иродиады» Стефана Малларме. Писатель сразу же вспоминает о своём нереализованном проекте «Прозерпина», для которого Флоран Шмитт в 1909 году написал музыку. Предложенный вариант кажется Иде Рубинштейн соблазнительным, и она сразу же решает привлечь Стравинского для создания музыки.

19 января 1933 года Жид сообщает Марии ван Риссельберг :

«Не знаю почему, я сказал ей [Иде Рубинштейн], что у меня есть небольшой балет “Прозерпина“, который лежит в столе, на дне ящика, уже тридцать лет. Она попросила ей его показать. Её это воодушевило! Она хочет заказать Серту декорации и обратиться к Стравинскому для написания музыки».

Ида Рубинштейн сразу же поняла, что произведение Жида полностью соответствует её концепции «Трехликого искусства», так как в нём

«содержатся три вида сценического выражения: танец, хор и драматический текст».

Жид не против воспользоваться случаем и ещё раз попробовать свои силы на театральном поприще, но он не очень верит в эту затею:

«Мне всё равно, я всё меньше и меньше верю в театр, я не придаю этому никакого значения, но попытка представляется мне забавной, у меня будет месяц, чтобы доработать сценарий, в котором, впрочем, мало текста, больше движения и танцев» (5, стр. 283).

Жид очень проницателен и интуитивно прибавляет, что Ида хочет

«дать его [Прозерпину/Персефону] в качестве своей “лебединой песни“» (Там же).

Интуиция Жида не подвела, сезон 1934 года оказался последним «Большим Сезоном» Иды Рубинштейн в Гранд Опера.

Андре Жид видоизменил текст своего довоенного триптиха. Он больше ориентируется на греческую мифологию и склоняется переименовать «Прозерпину» в «Персефону». Его новая версия представляет собой возобновление античного мифа о смерти, которая является источником жизни; о почве, которая даёт новые ростки; о лете, которое приходит на смену зиме. «Земледельческому» мифу писатель придает существенное социальное значение. Человеческие страдания, едва упоминаемые в древней легенде, становятся основным содержанием в произведении Андре Жида. Его Персефона наделена гуманной миссией избавления человечества от страданий. Объясняется ли это тем, что автор сам прошел через определённые внутренние переживания, результатом которых было его вступление в коммунистическую партию Франции(?):

«Как не сопоставить “бедное страдающее население ада“ с не менее “неудовлетворённым“ пролетариатом, которому Жид, как кажется, высказывает свою самоотверженную преданность».

Выбранная тема сама по себе очень выразительна. Античные мифы неисчерпаемы. К ним можно бесконечно обращаться и использовать фабулу, придавая ей новое смысловое содержание. По мнению самого Андре Жида,

«греческие мифы подобны сосуду Филемона, его невозможно выпить до дна, если пьёшь в компании с Юпитером».

Жид предлагает следующее краткое содержание:

Персефона резвится и танцует со своими подругами-нимфами на лугу. Она вдыхает аромат душистого нарцисса, и перед ней тут же возникает видение неведомого ей мира блуждающих призраков и

«множество живущих без всякой надежды теней,

Унылых, скорбных и безмерно печальных».

Картины Ада, символизирующие человеческие страдания, вызывают у неё сильное потрясение. Персефона спускается туда, чтобы облегчить участь обречённых. Она отказывается выпить воды из Леты, принять корону и подарки Плутона, но соглашается вкусить плод граната, предложенного Меркурием, так как гранат символизирует радость жизни. По призыву земледельца Триптолема Персефона возвращается на землю, где без неё свирепствует засуха и неурожай. Но она познала то,

«что скрыто в тени и незримо при свете дневном» (9, стр.52).

Её душа испытывает чувство жалости и милосердия. Она принимает решение

«спуститься на самое дно человеческого страдания» (Там же),

так как её преследуют наваждения безнадёжно страдающих призраков ада. Она возвращается к ним по собственному желанию, из чувства любви и жалости, чтобы облегчить их участь.

Таким образом, пьеса обретает четкую структуру. Она состоит из трёх частей: Персефона на лугу, Персефона в преисподней и возрождение Персефоны. Посвящённый ей древний миф можно считать одним из самых красивых и насыщенных символическими и смысловыми понятиями. В «Гимне к Деметре» Гомера содержится много аналогий. Двойное перемещение Персефоны в ад символизирует зёрна, зимующие под землёй и возвращающиеся к свету весной в виде прекрасных живых растений. Перед тем как поставить последнюю точку в «Персефоне», Андре Жид делает заключение:

«Чтобы пришла весна,

Должно зерно погибнуть

Под землёй и снова возродиться

Как мощный колос золотой» (9, стр.53).

Три картины пьесы воспевают эту священную церемонию. Автор придерживается основных линий исторической легенды. Его умелое перо набрасывает возвышенно лирический текст и наделяет его аллегориями, чтобы отразить скрытый смысл древнего мифа. Произведение Жида проникнуто добротой по отношению к человеческому страданию. Он лишь вскользь упоминает Деметру, мать Персефоны, которой в древнегреческом мифе отводится довольно важная роль. Невыносимые страдания заставили её напустить засуху и неурожай на землю, чтобы вернуть Персефону. В тексте Андре Жида отсутствуют мотивы насилия. Его Персефона добровольно, по своему собственному желанию возвращается в ад. Она сама выбирает этот путь. Движимая глубоким чувством сострадания, она решает вернуться к несчастным блуждающим призракам, чтобы разделить с ними их тяжелую участь. Такой подход отмечает важный этап в развитии социального мышления. Персефона становится символом, посланницей, направленной к страдающему человечеству.

Ида Рубинштейн предполагает пригласить Игоря Стравинского для написания музыки и Хосе-Марию Серта для создания декораций к одному из своих спектаклей 1934 года. Учитывая, что Жид хорошо знаком со Стравинским, она предлагает автору сценария присоединиться к ней, чтобы начать переговоры с композитором. Жид охотно соглашается. 20 января 1933 года он пишет Стравинскому, но, не зная его ареса, прибегает к услугам директора Российского музыкального издательства Гавриила Пайчадзе, чтобы переправить письмо композитору:

«Ида Рубинштейн попросила меня написать Вам письмо. Ей понравился проект симфонического балета, который я ей недавно предложил. Она сказала мне, что, если Вам также понравится этот проект, может быть, Вы согласитесь работать со мной для неё. Мысль объединить моё имя с Вашим в произведении, которое мне очень дорого, наполняет меня гордостью и чрезвычайной радостью».

В это время Стравинский находится в гастрольной поездке. Жид полон энтузиазма и готов поехать куда угодно, чтобы как можно быстрее с ним встретиться:

«Напишите, и я сразу же приеду в Берлин или куда бы то ни было для обсуждения этого проекта, и чем быстрее, тем лучше. В понедельник 23-го [23/1/1933] я обедаю у Иды с Сертом, который очень воодушевлён. Он будет заниматься декорациями. Могу подъехать к Вам в среду, куда Вы скажете. Черкните небольшую записку или пошлите телеграмму Иде Рубинштейн или мне. Можно ли позвонить Вам в понедельник между 21 и 22 часами (осторожно с разницей во времени) и куда (по какому номеру).

Мне только что позвонила Ида Рубинштейн и сказала, что Вы намереваетесь поехать в скором времени на юг Франции, где я мог бы с Вами встретиться. А может быть, Вы заедете сначала в Париж? Тогда мне не пришлось бы ехать в Берлин…» (Там же).

Жид подтверждает это Милой Даме, которая 21 января записывает в свой дневник:

«Он [Андре Жид] должен встретиться со Стравинским (пока неизвестно где, Стравинский на гастролях), чтобы обсудить этот проект» (5, стр. 283).

Игорь Стравинский не слишком уважительно относится к Иде Рубинштейн. 16-го апреля 1932 года он пишет немецкому композитору Паулю Хиндемиту:

«… это довольно тщеславная женщина, она отказывается понимать, что это смешно – учиться искусству танца, […] когда тебе за пятьдесят. Но она довольно богата, чтобы позволить себе управлять балетной труппой, где можно её лицезреть, естественно, в главных ролях …».

Это безусловно отрицательное мнение не мешает композитору искать материальную выгоду в сотрудничестве с Идой Рубинштейн. По слухам он уже знает, что Ида хочет заказать ему музыку для одного из её спектаклей сезона 1934 года. Но он предполагает, что это будет музыкальное сопровождение для текста Поля Валери, они с издателем уже обсуждали это возможное предложение, что подтверждает письмо Гавриила Пайчадзе. 24 января 1933 года он сообщает Стравинскому, находящемуся с 19 января в длинной гастрольной поездке:

«Дорогой Игорь Фёдорович!

Предположения наши относительно Поля Валери оказались неправильными. В день Вашего отъезда я имел разговор с Идой Рубинштейн, которая сообщила мне, что в данном случае имеется в виду Андре Жид, который, по её словам, написал замечательную вещь, и она думает, что и сюжет, и изложение его будут Вам по душе. Насколько я понял, то, кажется, что она мне по этому поводу пока сказала, что будет античный текст с хорами. Она хочет, чтобы Жид мог поскорее войти в контакт с Вами и просила меня наладить это. Я сказал ей, что Вы находитесь сейчас в турне и раньше конца февраля вряд ли можете повидаться и поговорить с Жидом.

Я звонил Вам несколько раз в этот день между 4 и 5 часами, но не мог Вас получить.

По тону моего разговора с Идой, или вернее её разговора со мной, я думаю, что можно рассчитывать на то, что можно добиться для Вас лучших условий, чем те, о которых мы с Вами говорили. […] На следующий день ко мне звонил Жид и говорил мне, что ему очень важно повидать Вас как можно скорее. […] Он просил меня переслать Вам его письмо, которое при сем прилагаю. Если Вы не хотите пока отвечать ему прямо и предпочитаете, чтобы я снесся с ним по телефону, то я к Вашим услугам, хотя думаю, что, пожалуй, лучше будет, если Вы напишите ему несколько слов в ответ на его письмо, в котором он, вероятно, выражает свои чувства и т.д. Только от Вас будет зависеть зарядить соответствующим энтузиазмом Жида. Чем больше у него будет этого энтузиазма, тем больше последний передастся и Иде и тем, следовательно, легче будет с ней говорить об условиях. […]

Срок сдачи балета, как я узнал, для Вас подходящий – конец этого года, приблизительно ноябрь месяц.

Пока на этом закончу. Сердечно жму руку и желаю Вам всякой удачи.

Г. Пайчадзе».

Письмо издателя однозначно показывает, что финансовая сторона является важной и даже основополагающей составляющей, которая движет композитором, хотя в 1933 году его материальное положение довольно устойчиво и благополучно.

Стравинский принял условия Жида. Встреча была организована, она состоялась в Висбадене между 30 января и 1 февраля 1933 года. Стравинский останавливался там на три дня между концертами в Остраве (26/1/1933) и Мюнхене (2/2/1933).

Композитор сразу же написал об этом своему издателю, не сообщая подробностей переговоров. Гавриил Пайчадзе отвечает ему 6 февраля 1933 года:

«Дорогой Игорь Фёдорович!

Вашу записку, посланную перед отъездом из Висбадена, получил. Жид у меня ещё не был, и вообще по этому делу за последние дни не было никакого движения. Жаль, что Вы так мало, или, вернее, почти ничего не сообщили мне о подробностях Вашего свидания с Жидом и о том, в каком духе протекали Ваши разговоры с ним. Хорошая осведомлённость об обстановке и настроениях противной стороны очень полезна при переговорах. […]

С сердечным приветом» (12, стр.507).

Позже в «Хронике моей жизни» Стравинский рассказывает:

«Он [Андре Жид] познакомил меня со своей поэмой, сюжет которой был взят из великолепного гомеровского гимна Деметре. Автор изъявил полное согласие внести в свой текст все те изменения, которых потребует моя музыка. Мы с ним договорились об этих условиях…».

Жид, со своей стороны, 8 февраля 1933 года записывает в дневнике:

«Путешествие в Висбаден, где я встретился со Стравинским, работали с ним для Иды Рубинштейн. Прекрасное взаимопонимание».

В тот же день он пишет Стравинскому письмо, в котором подводит итоги «прекрасного взаимопонимания»:

«Дорогой друг,

прежде всего хочу сказать Вам о моих самых добрых воспоминаниях о нашей встрече в Висбадене. Я рассказал Иде Рубинштейн о нашем прекрасном взаимопонимании, не будучи обязанным, как мне кажется, что-либо преувеличивать» (10, стр.187-188).

По всей видимости, Стравинский последовал советам своего издателя, и он может быть обаятельным, когда это нужно. Пайчадзе оказался проницательным. Андре Жид, вдохновлённый встречей с композитором, смог ещё больше увлечь Иду Рубинштейн. В том же письме от 8 февраля 1933 года он пишет Стравинскому:

«Думаю, что мы найдём в её лице [Иды Рубинштейн] хорошую поддержку, чтобы противостоять требованиям художника, кто бы им ни был. Она была рада тому, что я рассказал ей о Вашем восприятии сюжета пьесы в виде некоторого торжественного богослужения и, следовательно, отсутствию в спектакле эпизодических развлекательных моментов, которые я пытался изначально туда вставить. Стало быть, я работаю в этом направлении» (Там же).

Так как текст ещё не готов, Жид предлагает Стравинскому прочитать и пользоваться его собственным источником «вдохновения»:

«Я отправлю Вам перевод “Одиссеи“, в котором изложены гомеровские гимны. Я взял на вооружение последний из них (к Деметре). Я не сомневаюсь, что Вы сможете почерпнуть там такое же восторженное вдохновение, как я, когда читал его в самом начале. Все мои усилия будут направлены на то, чтобы передать в моём тексте возвышенность этого вдохновения» (Там же).

В продолжение их беседы в Висбадене Жид предлагает вниманию композитора свои соображения относительно будущего произведения:

«Сам сюжет, Вы это почувствуете, находится между естественным повествованием (смена времён года, зерно, которое должно быть похоронено в земле, чтобы заново родиться после неизбежной зимовки) и повествованием мистическим в моментах, где этот миф соприкасается одновременно с древними египетскими религиозными культами и католическими доктринами.

Меня глубоко взволновало то, что Вы мне говорили в Висбадене о внимании, которое нужно уделить смене времён года. Необходимо, чтобы чувствовалась эта смена в нашей мелодраме. Но идею начать с Осени (как бы заманчива она ни была для того, чтобы увлечь Персефону в Ад) нельзя использовать. Это было бы слишком неуважительно к греческому мифу, Вы это поймете при чтении гимна к Деметре. У Прозерпины нет ничего общего с Осенью (в греческом календаре было только три сезона). Это олицетворение Весны.

Через два дня пошлю Вам проект первой сцены, в которой будет декламация, танцы и пение» (Там же).

В Висбадене были обсуждены некоторые детали постановки. Жид подробно рассказал об этом Иде. Он продолжает:

«Ида Рубинштейн сказала, что невозможно сделать так, чтобы хористы танцевали или танцующие нимфы пели. Соответственно нужно будет поместить хор либо в оркестровой яме, либо сбоку на авансцене – это нужно продумать. Важно определить при помощи этого наброска, сколько времени займёт первая картина» (Там же).

4 февраля 1933 года Ида Рубинштейн приглашает к себе на обед Андре Жида и Поля Валери, чтобы обсудить вместе постановку «Персефоны» и «Семирамиды». Валери отмечает:

«Она превосходна, прекрасна и очаровательно стройна. Платье расшито серебром, на поясе изящная роза. Воздушное создание. Ноги достойны пера или кисти художника… Нравственная чистота и элегантность во всём её облике».

Во время этой встречи Андре Жид рассказал о своём намерении взять за основу гомеровский гимн Деметре в переводе Леконта де Лиля (1818-1894). «Прозерпина» была окончательно переименована в «Персефону». По предложению Валери произведение было определено как «мелодрама».

Жид очень увлечён работой над этим произведением. Он рад сотрудничеству со Стравинским, что явно выражено в его письме от 9 февраля 1933 года Полю-Франсуа Алиберу:

«Сказал ли я тебе уже, что Иду Рубинштейн привлёк мой эскиз “Прозерпина“, написанный, думаю, в 1911 году. Тогда он был мне дорог, но с течением времени я потерял надежду довести его до зрелого состояния. Он был принят Идой, и я работаю над его возрождением, чтобы он смог показаться в свете до конца этого года. Только что провёл три дня со Стравинским, который должен написать музыку и с которым мы хорошо понимаем друг друга».

Умудрённый своим отрицательным опытом при получении гонорара за «Антония и Клеопатру», Жид считает необходимым сразу же поставить и решить финансовый вопрос. В начале февраля 1933 года он напрямую обсуждает это с Идой Рубинштейн. Очевидно, по договорённости с ней, он сам пишет текст контракта и предлагает его вниманию актрисы-меценатки:

«В заключение наших переговоров имею честь предложить Вам следующие условия:

Я обязуюсь написать для Вас мелодраму “Персефона“, рукопись которой будет в Вашем распоряжении начиная с ______

Начиная с этого времени эксклюзивные права на полное театральное представление "Персефоны" или на разрешение её представления как во Франции, так и за рубежом принадлежат Вам в течение трёх лет со дня первого представления и в течение одного года на представление в концертном варианте.

Я согласен с Вашим предложением получить за эту работу сумму пятьдесят тысяч франков, с выплатой двадцати пяти тысяч франков сейчас и двадцати пяти тысяч франков 14 ноября этого года [1933]; подразумевается, что этот гонорар не имеет отношения к выплате авторских прав “Общества авторов“, зависящих от кассового сбора.

Само собой разумеется, я обязуюсь не начинать публикацию текста “Персефоны“ до её первого представления на сцене. Исходя из этого, Вы можете быть полностью уверены, что никакого сценического представления “Персефоны“, полного или частичного, в концертном исполнении, не может иметь места до этой даты».

Ида Рубинштейн делает копию этого письма и приписывает:

«Я получила Ваше письмо от 9 февраля [1933] и полностью согласна со всеми Вашими условиями» (Там же).

Ида очень довольна известием о встрече Андре Жида с композитором и 13 февраля 1933 года посылает Стравинскому телеграмму:

«Андре Жид просит сказать Вам, что он, не переставая, думает о прекрасном проекте, который вы с ним обсуждали. С наилучшими воспоминаниями Ида Рубинштейн» (Basel).

Стравинский находится в это время в Милане. Получив телеграмму, он сразу же сообщает об этом Пайчадзе и говорит ему о письме Жида от 8-го февраля 1933 года, которое он, по всей видимости, только что получил:

«Милан, 13 февраля 1933 года.

Дорогой Гавриил Григорьевич!

Получил письмо от А. Жида, где он мне рассказывает о своем детище и о том, что Ида нам с восторгом предоставит свободу реализации замысла. Сегодня получаю здесь от Иды телеграмму, которую истолковываю как желание с её стороны войти со мною в контакт ещё до деловых переговоров. Когда Вы их начнёте? А. Жида Вы уже видели, ибо это Вы переслали мне его письмо сюда. Он, верно, сказал Вам о нашем деловом разговоре. Мы решили с ним авторские за сценические исполнения делить пополам, ибо это его пьеса, к которой я сочиняю музыку, а не балетное либретто, которое я оцениваю обыкновенно значительно ниже в авторской разверстке.

Ваш И. Стравинский.

Не помня точно её [Иды Рубинштейн] адреса, прошу Вас ей передать, что я буду очень рад, если наш с Жидом проект будет ею осуществлён в той форме сценического действия, в котором мы его задумали (в Висбадене), и скажите ей, что я ей шлю мой искренний привет».

Ида Рубинштейн звонила Пайчадзе 14 февраля, до того как он получил это письмо. Он сразу сообщает об этом Стравинскому:

«Мне только что звонила Ида Рубинштейн и просила передать Вам, что ей очень хотелось бы, чтобы Вы по приезде в Париж в марте повидались бы с А. Жидом и с ней одновременно. Иначе говоря, ей хотелось бы, чтобы Ваша встреча с Жидом состоялась в её присутствии. Ей известно, что Вы приедете в Париж 15 марта [1933], а так как 16-го [марта] она должна уехать из Парижа на два дня, то она просила меня выяснить, не будете ли Вы иметь ничего против того, чтобы позавтракать у неё вместе с Жидом и во время завтрака поговорить по поводу проектируемого произведения. Черкните мне пару слов, как Вы к этому относитесь, чтобы я мог предупредить её б этом свидании.

Ваш Г. Пайчадзе» (12, стр.509).

По всей вероятности, уже в Висбадене Жид и Стравинский условились о встрече в Париже 15-го марта [1933] для продолжения обсуждения проекта:

«Я возвращаюсь из Кювервиля, там всё в порядке. Я должен быть в Париже 15-го марта [1933], чтобы встретиться со Стравинским (с которым, сказал ли я Вам, работаю над “Персефоной“ для Иды Рубинштейн)», – пишет Андре Жид Дороти Бюсси 14-го февраля 1933 года.

Сразу после этого он уединяется в Ле Лаванду, чтобы полностью посвятить себя работе над «Персефоной». 20 февраля Милая Дама записывает:

«Он только что приехал [в Ле-Лаванду], убежал из Парижа. Хочет работать, чтобы закончить свой балет “Прозерпина“, для которого Стравинский с радостью согласился написать музыку» (5, стр. 284).

Жид подтверждает это в письме от 24 февраля 1933 года к Роже Мартену дю Гару:

«Я работаю здесь в полной тишине и смогу скоро (намного быстрее, чем я думал) закончить мою “Персефону“. Возможно, поеду к Стравинскому в Вореп».

Тем не менее, он готов, если нужно, поехать в Париж для совместной работы с Марком Аллегре, но предусматривает заехать к Стравинскому. В тот же день, 24 февраля 1933 года, он пишет Марку:

«Чтобы поработать с тобой (но только работать серьёзно), я вернулся бы в Париж раньше, чем предусмотрено. Напиши мне, что ты думаешь. Скорее всего, я заеду в Вореп (Гренобль), чтобы встретиться со Стр.[авинским], который приезжает туда завтра, и уточнить с ним некоторые неясные места моего сценария, над которым я хорошо поработал в последние дни».

И в тот же день он пишет Стравинскому:

«Дорогой Игорь,

несколько слов, чтобы отпраздновать Ваше возвращение в Вореп, намеченное, как Вы пишите, на 25-е. Я “усиленно“ работаю для Вас. Думаю, что Вы уже получили набросок первой части. Этот текст может, в моём понимании, считаться окончательным только в том случае, если он Вам подходит. То же самое касается второй картины, которую я сегодня отдал печатать, Вы её получите через день-два. Роль ведущего (Эвмолп, основатель элевсинских таинств) должна исполняться баритоном (кажется, так говорят?). Роль Плутона – бас, как можно самый низкий бас. Хоры – исключительно женские голоса. Таким образом, Вы увидите, я решил по Вашей инициативе убрать из текста всё повествовательно-второстепенное. Даже персонаж Эвридики. Мне показалось, что эта сцена (встреча с Эвридикой), как все другие эпизодические сцены, может создать “длинноты“. Но я смогу её добавить, если Вы сочтёте, что текста недостаточно (как мне кажется) для создания музыкального развития.

Ида Рубинштейн, по-моему, довольна. Хотелось бы, чтобы Вам тоже понравилось. Но я готов выслушать все критические замечания и пожелания.

Желаю Вам приятной работы, я полон надежд. Сердечно Андре Жид» (10, стр.188-189).

С самого начала складывается благоприятная рабочая атмосфера, подобно той, которая была во время работы над «Мученичеством Святого Себастьяна» с Д’Аннунцио и Дебюсси. Писатель готов изменить свой текст в зависимости от пожеланий композитора, при этом он высказывает свои собственные пожелания и замечания относительно музыкального сопровождения. Он продолжает работать.

«В мрачном спокойствии Лаванду (снег и гололёд!) тружусь над ”Персефоной”, которую ждут Стравинский и Ида», – сообщает он Дороти Бюсси в письме от 25-го февраля 1933 года (24, стр. 455).

Написанные фрагменты Жид сразу же отправляет Иде Рубинштейн, которая в свою очередь переправляет их Стравинскому. 25 февраля он пишет:

«Посылаю продолжение моей работы. Одновременно посылаю копию Стравинскому в Вореп, куда он должен приехать завтра, если его планы не изменились. Надеюсь послать продолжение (второй картины) в ближайшее время. Речь идёт о большом монологе Персефоны, который будет предшествовать её возвращению на землю и возвещать его. Лишь бы это Вам понравилось! Что касается меня, то я довольствуюсь мечтой о том, чтобы эта поэма была достойна Вас. Со всем моим пылким вниманием и преданностью к Вам, Андре Жид. Извините, пожалуйста, за не слишком хорошо выполненную копию».

К сожалению, первая картина, посланная в Милан, не дошла до композитора. Он очень много перемещается по Италии. 11 февраля 1933 года у него концерт в Милане, 17-го в Турине и 23-го в Риме. Стравинский беспокоится и посылает Жиду телеграмму. 27 февраля Жид отвечает ему уже в Вореп, куда композитор приехал, чтобы отдохнуть после изнурительных гастролей:

«Только что получил Вашу телеграмму. Первую картину Вам должна была отправить в Милан Ида … Хорошо, что у меня есть ещё один экземпляр (единственный), который я Вам сейчас отправляю».

Жид полностью поглощён работой. Он не колеблется ни минуты, чтобы отправить свой единственный экземпляр композитору, и готов к нему поехать, чтобы продолжить обсуждение постановки, но его удерживают проблемы со здоровьем.

«Был бы готов поехать к Вам в Вореп, но я не очень хорошо себя чувствую в последнее время и боюсь холода. Это не мешает мне работать. Надеюсь отправить Вам продолжение примерно через неделю. (Скорее всего – черновой текст, который нужно будет доделать, но ничего не поделаешь)», – пишет он Стравинскому в том же письме от 27-го февраля 1933 года (Там же).

В тот же день секретарша Иды Рубинштейн приносит Пайчадзе в издательство конверт с текстом первой картины. Вероятно, он пришел в Милан уже после отъезда Стравинского и был переправлен отправителю.

«Дорогой Игорь Федорович!

Мадам Ренье принесла этот пакет, в котором А. Жид пересылает Вам набросок первого акта новой вещи.

Как отдыхаете? Сердечный привет.

Ваш Пайчадзе», – пишет Гавриил Григорьевич И. Стравинскому 27-го февраля 1933 года (12, стр.509).

В результате Стравинский получил сразу два экземпляра рукописи. Со своей стороны, он выражает желание встретиться с Жидом и в письме от 28 февраля [1933] приглашает его в Вореп:

«Дорогой Жид,

2 слова, чтобы сказать Вам, что я только что получил одновременно с Вашим “единственным“ экземпляром (который Вам переправляю) первой картины тот, который я считал потерянным. Его по поручению Иды Р[убинштейн] переслал мне Пайчадзе из Парижа.

Сейчас начну всё это изучать и сообщу Вам своё мнение. Почему бы Вам не приехать сюда на несколько дней (хотя бы дня на два!). Мы могли бы вернуться вместе в Париж. Я еду туда 8 марта, чтобы встретиться с Душкиным и ехать дальше с ним в Лондон 10-го [марта 1933 г.]

Ответьте согласием.

Сердечно Ваш

И. Стр.

Думаю, что есть прямой поезд (спальный вагон) от Лаванду до Гренобля, а в Гренобль мы приедем за Вами на машине» (32, стр.29).

Судя по этому письму, прекрасное взаимопонимание, установившееся в Висбадене, продолжает укрепляться. Жид по-прежнему готов на все видоизменения, которые композитор сочтёт нужным внести в текст. Его замечания от руки на рабочем экземпляре в конце первой картины не вызывают в этом сомнений:

«Этот текст может считаться окончательным, только если он подходит Игорю Стравинскому, которому я предоставляю свободу в зависимости от необходимости ритма и музыки повторять и использовать, на его усмотрение, слова хора теней [нимф]; и если они покажутся недостаточно отчётливыми или не совсем понятными для зрителя, то, может быть, стоит, чтобы этот хор пел только: “Иди к нам!“ и вызвать при этом Персефону лишь музыкой, дав произнести Эвмолпу: “Оставь забавные игры и весенние радости.

Ты будешь царствовать над Призраками, Супруга Плутона, царица Подземного царства“.

Этот конец первой картины может считаться окончательным только в случае тесного сотрудничества с Игорем Стравинским и Идой Рубинштейн» (32, стр.28).

Жид ясно отдаёт себе отчёт о необходимости полного взаимопонимания между главными создателями для осуществления успешной постановки и готов для этого на уступки.

Ида знакомится с текстом и в телеграмме от 1-го марта [1933] выражает писателю своё глубокое удовлетворение:

«Ваше ценное послание и Ваше письмо переполняют меня радостью. Не перестаю мечтать о постановке этого прекрасного произведения. Жду с нетерпением момента, когда мы сможем встретиться. Наш композитор согласен и будет рад намеченной встрече. Как мне Вас благодарить за изумительную работу, которую Вы для меня делаете. Ида Рубинштейн».

Для сезона 1934 года Ида Рубинштейн готовит четыре новых спектакля: «Персефона», «Семирамида», «Диана де Пуатье» и «Несравненная Ориана». Она хочет включить в программу «Болеро» и «Вальс» Равеля, поставленные в 1928 и 1929 году. Для этого ей необходим режиссёр и, желательно, один для всех постановок. По совету Андре Жида Ида обращается к Жаку Копо, с которым писатель уже давно находится в дружеских отношениях. Они знакомы с 1901 года и сотрудничали во многих газетах и журналах до того, как вместе с группой других писателей создали NRF в ноябре 1909 года.

В 1934 году Жак Копо уже знаменитый режиссёр. С 1913 года он руководит театром Vieux-Colombier и является основателем школы драматического искусства. Вне всякого сомнения, этим режиссёром была вписана одна из замечательных страниц в историю сценического искусства.

Идея обратиться к Жаку Копо и таким образом присоединить его имя к уже знаменитому созвездию имён создателей сезона 1934 года не могла не понравиться Иде Рубинштейн. Но она всегда тщательно обдумывает свои решения. На это нужно время, слухи начинают расползаться и доходят до Копо. В письме от 28 февраля 1933 года он спрашивает у Жида:

«Узнал от Моники, с которой вы недавно встречались в Париже, и из письма Мадлен Агнессе, что Вы готовите “Прозерпину“ для Иды Рубинштейн со Стравинским и Сертом и, как говорят вышеназванные лица, Вы предполагаете моё участие в этом мероприятии. Будет ли нескромно с моей стороны, основываясь лишь на слухах, беспокоить Вас вопросами? Ничего не решая заранее и никак не влияя на ваше решение, хочу Вам тем не менее сказать, что для меня было бы большой радостью поработать 1) с Вами, 2) со Стравинским. Но Ида и Мари-Хосе вызывают у меня опасение. Но я надеюсь, что Андре, Игорь и Жак смогут сплотиться…

Но, старина, мне нужно как можно быстрее знать насколько это реально, чтобы не оказаться в ситуации, когда я не смогу отказаться от каких-то других уже взятых обязательств в момент получения вашего предложения. В настоящее время у меня много планов. […] Это похоже на бахвальство, но не принимайте это так. На самом деле уже три месяца не могу отделаться от гриппозных остатков, которые сопровождаются большой усталостью».

Жид мгновенно откликается на это письмо. 1-го марта 1933 года он пишет: «Надеюсь, что в данном случае это не просто надежды, но уже практически рабочий проект. Ида надеется на Вашу помощь; а я надеюсь на это ещё больше, чем она, но предложение должно исходить от неё. Я напишу ей сегодня вечером, когда буду посылать конец текста второй картины “Персефоны“ (всего в ней три картины). Повторю ей ещё раз, что я абсолютно уверен в том, что Вы сможете нам помочь в этом небольшом, но трудоёмком деле. Я передам ей все Ваши адреса и постараюсь поторопить в принятии решения, чтобы заручиться Вашим согласием в нужное время. Жаль, что Вы так далеко, Ваши советы и пожелания были бы для меня большим подспорьем. Наша “мелодрама“ планируется на ноябрь в Опера. Я должен встретиться со Стравинским (мы с ним уже провели 3 дня вместе в Висбадене) 15, 16, 17 марта. Было бы хорошо нам с Вами встретиться сразу, как только Вы вернётесь во Францию… Может быть, Ида попросит Вас ускорить Ваше возвращение. Если я правильно понял, игра стоит свеч… Но об этом она должна написать сама.

После того как всё будет обговорено, у Вас будет достаточно свободного времени, пока Стр[авинский] будет писать музыку, а я текст. Мы встретимся затем уже на репетициях. Как я рад этой возможности пообщаться с Вами и поработать вместе! […] Вероятнее всего, я закончу мой текст [который ещё может быть изменен] через несколько дней и сразу поеду в Париж. Нет, всё хорошо взвесив, думаю, что будет лучше подождать (вопрос нескольких дней), чтобы начать разговор с Идой, вместо того чтобы ещё раз обсуждать с ней письменно вопрос о Вашем участии» (Там же, стр.404).

Жид предполагает закончить текст в середине марта. Он подтверждает это в письме Дороти Бюсси от 2 марта 1933 года:

«Надеюсь закончить мою “Персефону“ (по крайней мере, набросок), которая захватила Иду. Я должен встретиться с ней и со Стравинским, как я Вам уже говорил, 16-го. После отъезда Помм Марк [Аллегре] хотел бы задержаться на юге (пока не знаю где), чтобы спокойно поработать со мной над сценарием. Это было бы неплохо, чтобы отдохнуть» (24, стр.457).

Через несколько дней Жид получает письмо от Стравинского. Композитор получил текст второй картины и увлечённо работает над «Персефоной». Текст Жида его вдохновляет.

«Мой дорогой Жид,

спасибо за конец второй картины и, в особенности, за прекрасные стихи, которыми наполнена Ваша пьеса.

Нам нужно найти немного времени, чтобы спокойно вместе посмотреть (либретто) с театральной точки зрения и чтобы я мог дать Вам ясно почувствовать мою концепцию и мои идеи относительно роли музыки в театре в целом и в Вашей пьесе в частности. Мне действительно очень нравится Ваше произведение, я вдохновлен красотой Вашего чудесного слога, воспевающего миф античной Персефоны, и приложу все усилия для создания основательного звукового сооружения, достойного занять равноправное место рядом с Вашим творением. Это сооружение будет служить, также как и Ваше, прославлению этой мистерии. Да, именно сооружение, некоторая независимая музыкальная структура, не предназначенная ни для украшения текста (прекрасного самого по себе), ни для оживления, ни для ориентации (Leitmusik – Wagner) публики по ходу развития драматического действия. Неважно, если такая музыкальная концепция изначально шокирует И[ду] Р[убинштейн] – Персефону. В конце концов, она увидит, я в этом уверен, что мы неплохо для неё постарались и что легкий успех у абонентов Опера (которые любят насвистывать мелодии, выходя из театра, к чему стремятся композиторы) не является беспрекословной ценностью и даёт не так много выгоды», – пишет композитор Жиду 5-го марта 1933 года (32, стр.30-31).

У Андре Жида возникают проблемы со здоровьем, он, должно быть, пожаловался в одном из писем Стравинскому. Учитывая, что стоит плохая погода, композитор предпочитает отклонить своё приглашение.

«В последнем письме я предложил Вам приехать ко мне. Плохая погода в последние дни заставляет меня отказаться от этого проекта. Боюсь, что Вам будет неуютно в этой маленькой комнатке без отопления.

Стало быть, дорогой друг, до встречи в Париже. Через несколько дней напишу Вам точные даты моих перемещений», – добавляет он в своём письме ((32, стр.30-31).

Жид действительно чувствует себя не очень хорошо и предпочитает остаться в Марселе. 7 марта 1933 года он сообщает об этом Стравинскому телеграммой:

«Не имею возможности уехать из Марселя. Глубоко сожалею. Искренне Ваш» (32, стр.31).

Стало быть, Жид задерживается в Марселе, что связано, скорее всего, с состоянием его здоровья. Он узнаёт, что Ида Рубинштейн должна поехать в Канны читать фрагменты драмы Поля Валери «Амфион» во время лекции автора, намеченной на 17 марта 1934 года. Учитывая, что Стравинский находится в Ворепе, Жид предлагает встретиться втроём где-нибудь на юге Франции. Его бы это очень устроило, так как после встречи он планирует поехать в Рокебрюн к Бюсси. В письме Иде Рубинштейн от 6 марта 1933 года он высказывает своё пожелание:

«Позавчера я отправил Вам начало третьей картины. Думаю, что будет неблагоразумно с моей стороны продолжать работу без одобрения нашего композитора. Он предложил мне приехать к нему в Вореп, но я не очень хорошо себя чувствую в последние дни и должен быть в Марселе 6-го и 7-го [марта 1933], и, наконец (а может быть, самое главное), я предпочитаю сначала встретиться нам всем вместе: Вы, я и Стравинский, во избежание принятия нами каких каких-то решений, которые Вам могут не понравиться.

Ваша телеграмма подтверждает нашу встречу 16-го [марта 1933]. Если нужно, я специально приеду в Париж. Но Валери, которого я видел вчера в Марселе, рассказал мне о Вашем намерении приехать в Ниццу сразу после этого [этой встречи]. Мне самому нужно быть в Рокебрюн 18-го [марта 1933]… Может быть, было бы возможно организовать нашу встречу где-нибудь на юге? Не могли бы Вы договориться со Стравинским, чтобы он присоединился к нам, и мы встретились бы втроем в Ницце или в другом месте на побережье, которое Вам покажется подходящим?

Стравинский пишет, что он встречается с Душкиным в Париже 8-го [марта]. Может быть, Вы сможете связаться с ним в это время (он будет лишь проездом всего один день в Париже) и обсудить возможность того, что я предлагаю.

Будьте добры, извините меня за эту нескромную просьбу, я не позволил бы себе это сделать, если бы не чувствовал себя слишком плохо и не опасался двойного путешествия [в Париж и обратно]. Жду Вашего решения» (LoC).

Получив новый фрагмент текста за день до этого письма с просьбой, актриса тут же выражает писателю свою благодарность:

«Дорогой мэтр и друг, я отсутствовала некоторое время и получила только сегодня два ценных конверта. Очарована построением сцен и описаниями Персефоны. Какой блестящий подарок Вы мне делаете» (B. J. Doucet, телеграмма от 10/3/1933).

Ида Рубинштейн находит в тексте Жида свои собственные идеи, выраженные высоким поэтическим языком. Например, определение танца, данное поэтом, идеально соответствует понятию актрисы:

«В каждом жесте заложен смысл.

Язык танца предваряет состояние счастья,

Полного отречения, взаимного доверия,

Подобно обручению цветов

С солнечными лучами» (9, стр.49).

Она сразу же представляет себе, как можно будет выразить пластическими движениями и выразительными позами этот высоко поэтичный текст, насыщенный аллегориями.

В то же время Иду беспокоит состояние здоровья Жида. Она пытается организовать их тройственную встречу на юге Франции, изначально запланированную на 15, 16 или 17 марта [1933] в Париже.

«Искренне огорчена Вашим состоянием здоровья и очень хотела бы дать Вам возможность избежать путешествия в Париж. К сожалению, я покидаю Канны утром 18-го на самолёте, так как у меня здесь [в Париже] дела в тот же вечер и до 25-го. Стравинский здесь с 15-го до 24-го, что даёт нам неделю для работы. Затем он едет в Лондон. Сегодня узнаю у Пайчадзе расписание Стравинского и сообщу Вам телеграммой, как только станет известно, возможна ли наша встреча на юге в конце марта. С нетерпением жду встречи с Вами и со Стр[авинским]. Если бы Вы знали, насколько Ваше произведение важно для меня и как я Вас жду», – продолжает она в следующей, очень длинной телеграмме от 10 марта 1933 года (B. J.Doucet).

Таким образом, Ида с пониманием и сочувствием относится к проблемам Жида и старается организовать встречу так, чтобы всем было удобно, но у неё очень плотное расписание. Жид подробно объясняет этот эпизод Дороти Бюсси в письме от 10 марта 1933 года:

«Пересылаю Вам в качестве любопытного примера телеграмму Иды [от 10/3/1933, supra]. Она приедет в Ниццу на конференцию Валери 17-го марта [1933] (что послужило предлогом моего предложения встретиться на юге и позволило бы мне сразу после этого приехать в Рокебрюн, но не складывается со Стравинским). Она прилетает и сразу же улетает на самолёте, чтобы быть в Париже 16-го и вернуться туда 18-го).

Телефонный звонок её секретарши прервал моё письмо, есть смутная надежда, что дело может организоваться. Я должен буду сам позвонить ей после обеда. Продолжу письмо после этого звонка.

4 часа.

Только что позвонил Иде Рубиштейн. Будет совсем неприлично с моей стороны увиливать от этой встречи, которая обязывает меня быть в Париже 15-го. Затем, скорее всего, поеду в Кювервиль на несколько дней. Это длинная отсрочка меня огорчает. Но искренне Ваш А.Ж.» (24, стр.458-459).

Через два дня Дороти возвращает телеграмму Иды, сопровождая её следующим замечанием:

«Возвращаю Вам телеграмму Иды. Я встречала только один подобного рода пример. Молодой человек, который его сочинил, был помещён в психиатрическую лечебницу. Но это было давно в викторианской Англии, и он не был знаменитой актрисой» (24, стр.459).

В силу того, что Иде не удалось организовать встречу на юге, Жиду приходится ехать в Париж, как это было изначально запланировано. Но уже 9 марта он отправляет Иде телеграмму с извинениями:

«Сейчас, когда мне уже лучше, мне стыдно за свою слабость и за то, что я Вам об этом написал. Сегодня утром получил Вашу телеграмму. Сердечное Вам спасибо. Можете на меня рассчитывать, и я искренне рад нашей встрече шестнадцатого. Освобождаю для Вас все следующие дни. Искренне Ваш Андре Жид» (LoC).

В результате встреча состоялась в Париже 15 марта 1933 года. В тот же день Жид докладывает Милой Даме:

«Не хватает времени. Невозможно везде успеть. Уже виделся со Стравинским и Идой. Всё в порядке. Они всем довольны» (5, стр. 289).

16 марта Ида приглашает Жида и Стравинского на обед. На следующий день Жид сообщает Милой Даме:

«Она мила и симпатична, не останавливается ни перед какими жизненными трудностями, но, между нами, всё это довольно поверхностно. Так же как Д'Аннунцио – актёр несмотря ни на что, хотя она его защищает: “Все думают, что это стремление к роскоши, но у него это очень искренне“. А я всё время думаю: “ Именно это самое ужасное“» (Там же).

Что-то не устраивает писателя. Естественно, ему пришлось приехать в Париж. Он очень утомлён. Но в его анализе итогов этой встречи в Париже чувствуется какая-то горькая нота, хотя встреча была запланирована уже давно и, по всей видимости, подготовлена всеми участниками:

«Я пытаюсь сделать всё, что могу, и, по сути, готов на любые уступки, но мне наплевать, мне это не интересно. Стравинский подходит ко всему очень серьёзно и делает, между прочим, удивительно умные замечания» (Там же).

Создаётся ощущение, что, познакомившись с полным содержанием пьесы, Стравинский начинает проявлять большой интерес к постановке, а Жид, закончив написание текста, наоборот, к ней охладевает, но тем не менее продолжает работать и дней десять спустя [28/3/1933], находясь в Кювервиле, пишет композитору:

«Мой дорогой Игорь,

Вы, должно быть, уже получили строки, которые должен петь Эвмолп. Посылаю Вам сейчас текст, которым будет заканчиваться первая картина:

Персефона:

О, нимфы, сёстры! Подруги юных дней,

Как я могу смеяться с вами,

Когда я знаю о страданьях измученных теней!

О, горестные тени, вы меня к себе влечете! Я к вам иду!

Эвмолп:

Персефона!

Несчастный и бедный народ,

Не зная надежды и счастья, не зная радостей, живет!

Персефона, он тебя ждет.

Ты исполнена участья,

Ты к Плутону, царю теней, должна спуститься в ад,

Чтоб смолкли рыданья, чтоб юностью своей

Всем облегчить страданья...

Весны сияньем

Беспросветный мрак развей!

Ты там, в краю теней,

Царицей стань!

Но мне кажется, будет лучше, если Персефона произнесёт свою короткую тираду после Эвмолпа, чтобы обозначить некоторую дистанцию между следующей фразой Эвмолпа: “ Так рассказал нам Гомер стихами… и т.д.“, –которая должна быть произнесена между картинами. Или, может быть, музыки (марш, когда Персефона спускается в Ад) будет достаточно для разделения повествования. Как Вы думаете??? Если монолог Персефоны будет поставлен после речи Эвмолпа, то она должна будет произносить его под музыку марша. Но не знаю, может быть, лучше этого не делать… Решите сами» (32, стр.31-32).

Совершенно очевидно, что Жид готов к сотрудничеству. У него много идей, и он охотно делится ими с композитором. В результате в окончательном тексте первая картина заканчивается монологом Персефоны, но её слова немного изменены:

«О, нимфы, сестры!

Подруги юных дней!

Как я могу остаться с вами,

Быть всех беспечней, веселей,

Здесь, под родными небесами,

Когда я знаю о страданиях измученных теней!

О горестные тени, вы меня к себе влечете! Я к вам иду!» (9, стр.21).

Эти изменения в тексте никак не влияют на музыку, так как вся речь Персефоны произносится без музыкального сопровождения. Скорее всего, Жид ввёл изменения на своё собственное усмотрение. В монолог Эвмолпа, которым в результате заканчивается первая картина, никаких изменений внесено не было.

Ида Рубинштейн несколько раз приглашает к себе композитора и писателя для обсуждения постановки. Но собраться всем вместе не просто, у всех довольно плотный график. Например, Стравинский не может приехать на встречу, запланированную на 2-е апреля. Накануне, 1-го апреля, от него приходит телеграмма из Будапешта: - «СОЖАЛЕЮ НЕ МОГУ ПРИЕХАТЬ ЗАНЯТ ДО НОЧИ ЗАПИСЬ НА КОЛУМБИИ ДРУЖЕСКИЕ ПОЖЕЛАНИЯ СТРАВИНСКИЙ» (LoC).

Но Иде всё-таки удаётся организовать 7 апреля 1933 года ужин, на который она пригласила также Эмму Дебюсси и Надю Буланже.

После нескольких таких обсуждений Жид собирается, наконец, отправиться к Бюсси, ему необходимо уединение, чтобы закончить работу над «Персефоной».

«Думаю уехать из Парижа в следующую субботу [8/4/1933] (завтра я должен ещё раз встретиться со Стравинским); планирую остановиться в Марселе […], буду в Рокебрюн в понедельник или во вторник. Я должен работать», – объясняет он Дороти Бюсси в письме от 5 апреля 1933 года (24, стр.461).

Ида Рубинштейн склоняется к сотрудничеству с Жаком Копо, но немного колеблется и для начала решает пригласить его на роль Императора в «Мученичестве Святого Себастьяна», постановку которого планирует возобновить в июне 1933 года. 4 февраля 1933 года в зале Плейель (Pleyel) она видела Копо в роли Царя Давида и высоко оценила его игру. Зная, что Жид и Копо большие друзья, Ида просит Жида сообщить эту новость его другу. Писатель с удовольствием соглашается и 8 апреля 1933 года перед отъездом из Рокебрюн пишет Жаку Копо. Передав желание Иды относительно роли Императора, Жид продолжает развивать свои идеи об участии Копо в качестве режиссёра в антрепризе сезона:

«Для меня было бы “огромным удовольствием“, если бы Вы согласились поставить мою “Персефону“. Но об этом чуть позже. Это будет осенью, и у нас будет время об этом поговорить. “Святого Себастьяна“ она [Ида Рубинштейн]

планирует сыграть в июне. Постарайтесь освободиться на это время, так как от этого первого сотрудничества будет зависеть всё остальное. И, вне всякого сомнения, она собирается пригласить Вас не только для постановки и руководства “Персефоной“, но для организации всех спектаклей, которые она собирается поставить осенью. Но пока я не должен Вам об этом говорить (делаю это исключительно по моей собственной инициативе), сегодня речь только о роли Императора в “Святом Себастьяне“. […] Можно не добавлять, что я советую Вам согласиться. […] Напишите ей поскорее красивое письмецо (Ида Рубинштейн, 7, площадь Соединённых Штатов, Париж-16), чтобы договориться о датах. Обо всём, что касается условий контракта, лучше вести переговоры с её секретарём или секретаршей и не утомлять внимание знаменитости разными мелочами» (39, стр.407-408).

Жид уверен, что Копо получит предложение ставить «Персефону» и все остальные спектакли этого сезона. Он даёт другу практические советы. Перспектива совместной работы с Жаком Копо добавила писателю начавшего было исчезать энтузиазма. Приехав в Париж, режиссёр получает письмо Жида от 8 апреля и одновременно с ним письмо Иды Рубинштейн, которая предлагает ему встречу. 13 апреля [1933] он отвечает Жиду:

«Уехал из Парижа, повстречавшись там с Идой [Рубинштейн], письмо которой получил одновременно с Вашим. Мы с ней очень симпатично побеседовали, в основном о “Себастьяне“. Я дал ей слово, что начну работать 7 июня. Что касается “Персефоны“, нам нужно серьёзно об этом поговорить, как только Вы вернётесь, так чтобы я знал, согласна ли Ида и с какого числа, и на какое время я ей нужен. У меня в перспективе много дел, и через два месяца их количество увеличится» (39, стр.409-410).

Не получив ответа, через неделю, 21 апреля 1933 года, Жак Копо пишет другу следующее письмо, где он ещё раз описывает встречу с Идой:

«Мой дорогой Андре,

я уже писал Вам письмо, которое отправил на улицу Вано, но, не будучи уверенным в том, что Вы его получили, я раздобыл Ваш адрес в Рокебрюн. Сразу по возвращению в Париж я встречался с Идой и пообещал ей сыграть в “Святом Себастьяне“. Но я жду, когда она уточнит мне даты, для меня важна не столько дата самого представления, сколько начало репетиций, так как я не смогу освободиться раньше 7 июня. Несколько слов было сказано о намерениях на осенний сезон. Я не настаивал на этой теме, но должен Вам сказать, что мне нужно довольно быстро определиться с датами, так как необходимо принять много решений, которые в какой-то степени от этого зависят» (39, стр.410-411).

В это время Жак Копо – очень известный режиссёр и театральный деятель. Он чрезвычайно занят, но данное предложение представляется ему заманчивым. На самом деле его больше привлекает перспектива совместной работы с другом, чем с Идой Рубинштейн.

Жид получает одновременно два письма и 25 апреля [1933] отвечает сразу на оба. Он продолжает давать советы и подсказывает, под каким предлогом Копо может снова назначить встречу с Идой Рубинштейн и как лучше вести с ней беседу о предстоящей совместной работе. Жида также прельщает возможность сотрудничества с его давним другом, и в письме чувствуется его большая искренность:

«Мой дорогой Жак,

я получил оба Ваши письма. Но могу ли я надеяться, что Вы получите моё до отъезда из Парижа? Что касается Вашего сотрудничества с Идой, которого я так сильно и эгоистично желаю (я имею в виду осень 1933 года), то Ваше “мне нужно довольно быстро определиться с датами“, поймите, старина, нужно сказать не мне, а напрямую Иде, которой я уже, кроме всего прочего, дал это понять. Будет “неуместно“, если об этом напишу ей я. Но Вы можете и должны, ссылаясь на моё письмо, срочно договориться о встрече с ней и напрямую задать вопрос. “ Жид мне сказал, что Вы хотите пригласить меня для постановки “Персефоны“… я хотел бы это точно знать, так как у меня много серьёзных предложений, от которых я могу отказаться лишь в случае конкретного предложения с Вашей стороны … and so on…“ или найдите какой-нибудь предлог относительно вашего участия в “Святом Себастьяне“ и Вашей роли и перейдите затем к другому вопросу… Спешите. Если бы я был в Париже, всё это образовалось бы само собой, мы смогли бы пойти вместе к нашей знаменитости. Но, к моему глубокому сожалению, я не смогу вернуться на улицу Вано до Вашего отъезда из Парижа» (39, стр.412).

Копо, как прилежный ученик, решил последовать советам друга и без труда добился желаемого результата. В письме от 3 мая он объясняет Андре Жиду:

«До моего отъезда из Парижа я смог увидеться с Идой, она без колебаний рассказала мне о своих планах на осень, в которых моё сотрудничество было как нечто уже решенное. Я даже смог дать ей моё предварительное согласие на работу с ней в течение пяти-шести месяцев. Мы договорились о том, что встретимся все вместе (т.е. авторы, музыканты, Ида и я) в Париже в июне, чтобы принять окончательное решение относительно организации сезона. Пока ещё ничего не решено по поводу выступлений в июне, так как они зависят от занятости Тосканини. Какие Звёзды!» (39, стр.413).

Таким образом, в начале мая Ида Рубинштейн приняла окончательное решение: Жак Копо будет режиссёром спектаклей и артистическим директором всего мероприятия. Сняв с себя эту существенную нагрузку, она сможет полностью посвятить себя работе над своими ролями.

Вторая встреча Копо с Идой, в отличие от первой, ознаменовалась большим подъёмом со стороны режиссёра, и он задумал ввести в постановочную группу своего молодого ассистента Андре Барсака:

«Здесь [во Флоренции] сразу после приезда я попал в центр какой-то неразберихи. К счастью, у меня есть ассистент Андре Барсак, который замечательно помогает мне в работе, и мне очень хочется, чтобы Ида согласилась взять его сотрудником, так как он очень ценный работник. Если у Вас будут какие-то срочные новости, пишите мне на прилагаемый выше адрес. Сердечно Ваш», – пишет режиссёр Андре Жиду (Там же).

Параллельно с этими переговорами Ида Рубинштейн обсуждает контракт со Стравинским. Во время встречи 16-го марта [1933] она почувствовала большую заинтересованность композитора. Действительно, драматическое и духовное напряжение произведения произвели на композитора сильное впечатление.

В начале 30-х годов Иду Рубинштейн и Игоря Стравинского сближает общность интересов. Именно в это время композитор увлекается идеями божественного характера. Он заполняет дом иконами, с удовольствием беседует на религиозные и теологические темы. А Ида уже вступила на путь морально-религиозных размышлений, который привёл её в начале 1936 года к принятию католичества. Кроме того, Игоря Стравинского и Иду Рубинштейн объединяет совпадение их артистических взглядов. Они не ищут, ни тот ни другой, путей завоевания публики, не придерживаются капризов моды и тенденций времени. У каждого из них превыше всего стоят их собственные идеи и мнения. Именно их они развивают и пытаются донести до зрителей. Они не из тех, кто следует законам моды, они принадлежат к тем, кто их диктует. Стравинский практически никогда не использует в своих произведениях распространённые «музыкальные украшения» и не пытается покорить публику приятными благозвучными мелодиями. Он считает своим долгом предупредить:

«Я никогда не пытаюсь соблазнить слушателей, для меня это противоестественно».

Ида Рубинштейн, также как Стравинский, ищет самовыражения в искусстве и пытается представить публике свои собственные идеи, оформленные согласно её собственному миропониманию:

«Если танец, рождённый музыкой и одухотворённый поэзией, не вызывает развития какого-либо определённого действия или возникновения конкретного образа, как в опере, то это будет полноценный спектакль, выразительные средства которого способны вызвать глубокие волнения. Я верю в этот возвышенный вид искусства и в силу его влияния».

Это совсем не просто и выходит за рамки банальных решений. Риск таких постановок совершенно очевиден, результат абсолютно непредсказуем. Нужно быть готовым к неприятию и даже отрицательной реакции зала.

Переговоры относительно условий контракта Стравинского ведёт его издатель Гавриил Пайчадзе. Контракт подписан 23 апреля 1933 года. Пайчадзе информирует композитора:

«Дорогой Игорь Фёдорович!

Как я Вам вчера телеграфировал, я подписал третьего дня с Идой Рубинштейн контракт на “Персефону“. Вчера же получил от неё чек на 25 тысяч франков в первый платёж по контракту, который при сем Вам препровождаю. […]

В пункте шестом мне пришлось ей уступить в вопросе о симфонических исполнениях именно в Париже. На этом она очень настаивала, так как она, по её словам, думает обязательно повторить свой сезон в Париже поздней весной или осенью будущего года и, естественно, не хотела бы, чтобы симфонические исполнения совпали или предшествовали бы её исполнениям. Ида Львовна справедливо указывала мне, что при тех громадных затратах, которые она производит на эту постановку, было бы несправедливо, если бы она была лишена возможности повторить спектакль в лучших для неё условиях. […]

По поводу Вашего дирижирования было довольно трудно договориться. Ида Львовна говорила, что она, конечно, с радостью будет просить Вас дирижировать премьерой, а, может быть, и следующими парижскими исполнениями, но думала, что не следует включать это в наш контракт, так как даты ещё не установлены, и лучше отложить это до установления последних окончательно.

Искренне Ваш. Г.Пайчадзе» (12, стр.511-512, письмо от 26/4/1933).

В мае Ида организовывает новую серию рабочих совещаний. Её расписание, так же как и её сотрудников, чрезвычайно насыщено. Она знает, что Копо возвращается 1-го июня и пытается навести справки у Пайчадзе относительно занятости Стравинского. Издатель проявляет осторожность и в письме от 19 мая [1933] спрашивает разрешения у композитора:

«Дорогой Игорь Фёдорович, […] Могу ли я сообщить окончательно Иде Рубинштейн, что Вы приезжаете 26-го сего месяца, так как она хочет заблаговременно снестись с Андре Жидом и вызвать его в Париж к началу Вашего пребывания здесь.

С сердечным приветом.

Ваш Г. Пайчадзе» (12, стр.513).

Стравинский не видит никаких нежелательных последствий и сразу же отвечает:

«Дорогой Гавриил Григорьевич, […] Скажите Иде Рубинштейн, разумеется, что приезжаю в пятницу. Пусть сообщит Жиду» (12, стр.514).

Но композитор может быть в Париже только в пятницу вечером. Он считает своим долгом предупредить об этом Иду:

«Дорогая Ида Львовна,

я приеду в Париж в пятницу [26/5/1933] только вечером, а не утром, как я планировал. Контролёры в ночных поездах появляются очень редко, уснувшие пассажиры оказываются во власти безнаказанно действующих бандитов. Я этого боюсь и поеду дневным поездом.

Буду рад с Вами встретиться и обсудить многие детали, на которые я натолкнулся, работая с текстом Жида. К сожалению, я постоянно сталкиваюсь с трудностями формы: театральная и музыкальная концепции Жида, к сожалению, далеки от уровня его великолепного текста.

До скорой встречи, преданный Вам Игорь Стравинский.

Вореп, 24.V.33 [среда]» (LoC).

Ида грамотно координирует действия своих сотрудников. Андре Жид приезжает в Париж в конце мая, и они много работают со Стравинским. Было решено поставить «Персефону» как некую религиозную мессу и представить пьесу в виде мистерии. Исполнители займут место служителей элевсинского культа. Чтец, исполняющий роль ведущего, будет находиться на возвышении в глубине сцены, откуда он будет наблюдать за действием. Этому персонажу было дано имя Эвмолп по аналогии с основателем элевсинских мистерий. В «Персефоне» он больше чем просто ведущий. Он, скорее, исполняет роль жреца, который руководит действом. Стравинский предполагает создать вокальные партии в виде торжественных литургических песнопений. В первой картине Эвмолп появляется на сцене один в полный рост на возвышении, он высвечивается лучом, всё остальное пространство остаётся в полумраке. Постепенно сцена освещается, зрители видят детский и взрослый хоры, которые будут обмениваться диалогами с Персефоной и Эвмолпом. Роль Персефоны будет танцевально-драматической.

В поисках детского хора Ида Рубинштейн, Стравинский и Жид идут в Собор Инвалидов (Собор Святого Людовика).

«Слушали со Стравинским и Идой Рубинштейн детский хор, который думаем пригласить для третьей картины “Персефоны“», – записывает Жид (14, стр.1171).

Его несколько удивила речь доминиканского священнослужителя, писатель услышал в ней националистические настроения (5, стр. 314). Относительно сотрудничества со Стравинским он докладывает Милой Даме 31 мая 1933 года:

«Иногда Стравинский выглядит весьма нелепо, а иногда высказывает довольно любопытные вещи. Он проявляет всё больше и больше интереса к нашему балету, который начинает принимать значительные формы и, возможно, станет удивительной вещью» (5, стр. 314).

Взаимоотношения между писателем и композитором продолжают оставаться дружескими. Все контракты подписаны. Согласие Копо получено. Работа над созданием спектакля продолжается. Ида позволяет себе немного отдохнуть. Она уезжает на несколько дней в Бретань, но не устраняется от рабочего процесса. 4 июня [1933] она отправляет Стравинскому телеграмму с оплаченным ответом:

«Дорогой Игорь Федорович, я возвращаюсь в воскресенье [11/4/1933?]. Мы сможем встретиться в тот же день в 5 часов […] Сообщите мне Ваше решение телеграммой в Беноде (Bénodet), Финистер (Finistère) до востребования, чтобы я смогла предупредить Жида. Я думаю только о Персефоне» (Basel).

На эту встречу Ида пригласила также Артуро Тосканини, но у дирижера очень плотный график работы. Он приносит свои извинения в телеграмме от 4 июня 1933 года:

«ОЧЕНЬ ОГОРЧЁН НО НЕ ИМЕЮ ВОЗМОЖНОСТИ ПРИНЯТЬ ВАШЕ ЛЮБЕЗНОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ ДОЛЖЕН НЕМЕДЛЕННО ПОКИНУТЬ ПАРИЖ. ВОСКРЕСЕНЬЕ МЕНЯ ЖДУТ В МИЛАНЕ. БЛАГОДАРЮ ЗА ПРИГЛАШЕНИЕ ВАШ ТОСКАНИНИ» (LoC).

Андре Жид чувствует сильное переутомление. После серии рабочих совещаний со Стравинским, поставив последнюю точку в «Персефоне», 15 июня 1933 года он уезжает на курорт Виттель (Vittel) и 18 июня пишет оттуда Жаку Копо:

«Я вынужден был согласиться на курс лечения в Виттеле. Я переутомился. На мою усталость наслоились проблемы с печенью и почками. И, кроме того, парижское перенапряжение. […] И вот я здесь; пробуду, скорее всего, до 6-го июля. После этого заеду в Париж, есть ли надежда там Вас застать? Дала ли Ида Вам понять, что она на Вас рассчитывает? Я очень рад этому сотрудничеству, которое, надеюсь, будет прекрасным случаем для общения. Я этого желаю, поверьте мне, также как и Вы. Но это чуть позже» (39, стр.415).

В письме Дороти Бюсси от 16/6/1933 он подтверждает, что чувствует себя разбитым и мечтает отдохнуть:

«Когда отдохну, мне будет более ясно, каковы мои дальнейшие планы; пока после этого курса лечения, который продлён до июля, ничего не предусматриваю. Дальше ничего не ясно, но можно предположить, что нужно будет встретиться со Стравинским, с Идой Р. и Копо и, вероятно, с ними поработать» (24, стр.477-478).

Явно чувствуется, что Жид переутомлён, но полон надежд на интересную работу. Жак Копо возвращается в Париж 21 июня 1933 года и на следующий день пишет Жиду:

«Дорогой старина, приехал вчера вечером и уже получил телефонный звонок от Иды. Встречаюсь с ней завтра. Пробуду в Париже до конца месяца» (39, стр.416).

Во время беседы с Идой Жак Копо, вероятно, уже замолвил слово относительно участия Андре Барсака в подготовке сезона 1933-1934 года. 23 июня 1933 он пишет своему молодому коллеге:

«… сегодня после обеда хорошо поработал для Вас. Ида хочет с Вами встретиться. Пока ничего не решено».

Видимо, Ида отнеслась благосклонно к предложению Жака Копо поручить сценографию «Персефоны» его молодому сотруднику Андре Барсаку. Родственные связи Барсака с Бакстом, возможно, сыграли какую-то роль. Тень великого художника и большого друга витала над созданием «Персефоны». Вне всякого сомнения, Ида и Бакст неоднократно упоминали между собой сюжет этого мифа. В 1907 году Бакст и Валентин Серов совершили большое путешествие по Греции. В 1922 году Бакст опубликовал книгу «Серов и я в Греции. Дорожные записки». Эти воспоминания заканчиваются такой фразой:

«Давно истлели в нишах кости стоиков и софистов, строивших хитроумные системы, искавших смысл бытия… И теперь, как и три тысячи лет тому назад – гремит весною Зевс посреди стаи испуганных молниями орлов, и каждую весну в темном Аиде окаменелая от горя Персефона – косая, страшная – в глубоком базальтовом кресле злобно ждёт к себе из запретной зацветшей земли легковерных хрупких детей солнца – людей…».

Кроме того, сотрудничество режиссёра Копо с Барсаком-сценографом, в представлении Иды Рубинштейн, должно было обеспечить благотворную рабочую атмосферу и могло стать замечательным ядром для создания сплоченного постановочного коллектива.

22 июня [1933] Жак Копо в очередной раз встречается с Идой и на следующий день отчитывается перед Жидом:

«Я предпочитаю, чтобы Вы мне написали уже после Вашей встречи с Идой: мне крайне любопытно, что Вы решите. Сегодня, одновременно с Вашим письмом, я получил совершенно искромётное письмо от неё. Если Вы не хотите испытать чувство разочарования, не придавайте значения её хвалам на мой счёт. Но выбранная тема замечательна и заслуживает того, чтобы Вы ею занялись» (39, стр.417, письмо от 23-го июня 1933 года).

Находясь в санатории, Жид узнаёт, что Ида возвращается в Париж не раньше 10 июля и решает продлить своё пребывание в Виттеле. 5-го июля он пишет Иде:

«Узнал вчера из телефонного звонка, что Вас не будет в Париже до понедельника, и решил этим воспользоваться, чтобы продлить на несколько дней моё лечение. Поэтому вернусь только в понедельник [10/7/1933] вечером. С Вашего позволения, позвоню Вам во вторник утром, чтобы узнать, когда Вы сможете меня принять. С нетерпением жду нашей встречи, чтобы в очередной раз зажечься Вашим энтузиазмом» (LoC).

Вернувшись из санатория, Жид продолжает свою работу. 15 июля он рассказывает Милой Даме:

«Я вынужден дожидаться, когда Ида даст мне знать о возвращении в Париж Стравинского с первой картиной “Персефоны“, которую он должен нам показать. Скорее всего, это будет в конце следующей недели. Копо также должен будет приехать; как Вы уже знаете, он будет с нами работать. Я видел его перед отъездом в Кювервиль, он всё тот же, но очень утомлён».

К середине июля Жид уже практически закончил свою работу над «Персефоной», но последняя точка ещё не поставлена.

«Должен буду в ближайшее время встретиться со Стравинским у Иды Рубинштейн. Моя “Персефона“ полностью закончена, но нам нужно всем вместе просмотреть текст», – пишет он Дороти Бюсси 16-го июля 1933 года (24, стр.488-489).

Три дня спустя, 19-го июля в письме Жаку Копо он уточняет:

«Дорогой друг,

практически одновременно с Вашим теплым и таким сердечным письмом получил телефонный звонок от Иды, которая вызывает меня в Париж, чтобы встретиться со Стравинским в следующую субботу [22/7/1933] (За это время я полностью закончил “Персефону“, которая, как мне кажется, должна всех удовлетворить). Я ей (Иде) сказал, что вряд ли Вы захотите вернуться так быстро. Она, со своей стороны, не хочет Вас беспокоить, но просила меня напомнить Вам, что ей хотелось бы с Вами встретиться, чтобы окончательно обо всём договориться» (39, стр.418).

И в тот же день в письме Мартену дю Гару он подтверждает факт окончания работы над текстом «Персефоны»:

«Моя “Персефона“ закончена, и я думаю, что она вполне удовлетворительна» (28, стр. 570).

Получив отпечатанный текст, писатель делает исправления и 21 июля 1933 года отправляет его Иде:

«Извините за стирания и правку карандашом. Я хотел отдать печатать более чёткий текст, но не смог сразу его найти.

Увидимся завтра в 5 ½.

Преданный Вам Андре Жид» (LoC).

Во время встречи у Иды Рубинштейн Жид узнаёт, что даты представления откладываются.

«Вчера и позавчера видел Иду Р. и Стравинского. Моя работа закончена и сдана. Представление не может состояться раньше, чем в марте или апреле. Я сказал Иде, что не уверен, буду ли я во Франции в это время. Мне кажется, что я чувствую себя лучше…», – сообщает он [24/7/1933] Дороти Бюсси (24, стр.489-490).

Жид огорчён отсрочкой постановки. Он уже знает, что не сможет быть в Париже в это время. Это его раздражает. Он вложил так много сил и энергии в создание этого спектакля.

В отличие от Жида, Копо вникает всё больше и больше в задуманное мероприятие, и оно начинает его по-настоящему интересовать. Он уже видит себя во главе этой антрепризы с Андре Барсаком в качестве ассистента. В июле Копо находится в Лозанне, где проходит курс лечения у своего друга, профессора Мишо.

«Нужно учесть, что в течение всего этого месяца я не смогу начать работать. Я собираюсь подробно изложить это сегодня Иде в письме. Я уже твёрдо решил принять участие в её антрепризе. Но в интересах, в частности, и этой работы я должен серьёзно подлечиться и отдохнуть, и, стало быть, до конца сентября на меня нельзя рассчитывать. Затем в течение октября я организую всю работу, и у нас останется четыре полных месяца для того, чтобы заняться постановками этого сезона. Этого вполне достаточно. Надеюсь, что у Вас не будет возражений на этот счёт. Я прошу также взять на работу Андре Барсака в качестве моего помощника», – объясняет режиссер своему другу в письме от 24-го июля 1933 года (39, стр.419-420).

В письме Иде Рубинштейн Жак Копо излагает свои артистические идеи и начинает обговаривать финансовые условия. 5 августа 1933 года Ида посылает режиссёру телеграмму, за которой следует подробное письмо:

«Прежде всего, разрешите мне сказать, что меня глубоко огорчает Ваше состояние здоровья. Но я уверена, что это не затянется, Ваша энергия и Ваш внутренний огонь помогут Вам быстро его преодолеть.

От всего сердца благодарю Вас за письмо. Мне приятно, что Вы чувствуете, насколько важно для меня осуществление задуманного мероприятия. Я несу огромную ответственность за те шедевры, которые мне предоставляют. Но так как Вы согласны взять на себя часть этой ответственности, то я уверена, что всё будет хорошо. […] Я очень счастлива и вполне разделяю Ваше мнение относительно того, что для успешного завершения нашего дела, которое мы оба представляем как “прекрасное“, Вы должны посвятить этой работе всё Ваше время. Можете ли Вы освободить для этого шесть месяцев, начиная с пятнадцатого октября? Не стоит напоминать Вам, что я согласна на все Ваши материально-финансовые условия в течение всего времени нашего сотрудничества. Будьте добры, сообщите, пожалуйста, изменения Ваших условий с учётом того, что я прошу Вас выделить время на один месяц больше» (32, стр.36).

Соответственно, Копо написал Иде, что ему нужно пять месяцев, считая, как он пишет Жиду, что четырёх вполне достаточно, а Ида добавляет ещё один месяц.

Через две недели, 19 августа 1933, получив ещё одно письмо от Жака Копо, Ида отвечает:

«Искренне рада, что Вам уже лучше! На Вашу любезную просьбу отвечаю, что буду рада видеть Вас в Париже между первым и пятым сентября, на Ваше усмотрение.

Позвольте ещё раз сказать Вам, что я с необыкновенной радостью мечтаю о нашем сотрудничестве. Прошу Вас принять уверения в моей искренней симпатии» (BNF f.Copeau).

Вернувшись 26 августа после курса лечения, Жак Копо пишет Андре Жиду:

«Дорогой старина, где Вы? Я вернулся вчера, обновлённый после месяца отдыха и высокогорного лечения. Может быть, Вы уже в курсе, с Идой всё решено. Я буду работать с ней с 15-го октября [1933] по 15 апреля [1934]. Мы должны встретиться с ней в Париже между 1-ым и 5-ым сентября. Барсак должен быть на этой встрече. Будете ли Вы? Думаю, что он тоже согласен на работу с Идой. Стало быть, мы проведём часть зимы вместе. Я искренне этому рад» (39, стр.420-421, письмо от 27/8/1933).

Жид сразу же отвечает, так как считает, что ему обязательно нужно присутствовать на этой встрече у Иды в начале сентября:

«Дорогой Жак,

счастлив узнать, что Вы набрались сил. (Я тоже приободрился, сердце бьётся более спокойно, чем во время нашей последней встречи). Счастлив также, что Вы договорились с Идой. Считаю необходимым, чтобы мы с Вами вместе с ней встретились, и уже готовлюсь отправиться в Париж с тем, чтобы быть там с 1-го по 5-ое сентября» (39, письмо от 29/8/1933).

Со своей стороны, Копо спешит сообщить:

«Дорогой Андре,

я предложил Иде встречу на понедельник, 4-го сентября. Надеюсь, что этот день её устроит. Барсак должен вернуться в Париж в этот день. […] Я приеду в Париж 3-го, между 5-ю и 6-ю часами вечера. […] Я сказал Иде, что буду в её распоряжении, начиная с вечера в воскресенье [3/9/1933], если ей это удобно, а также 4-го и 5-го» (39, стр.422, письмо от 29/8/1933).

28-го августа он уведомляет Барсака о встрече, назначенной на 4-е сентября, и добавляет:

«Постараемся не упустить из виду, что сезон Рубинштейн очень важен для нас в этом году. Он должен дать нам хорошее финансовое обеспечение, укрепить наше сотрудничество, одним словом, послужить нам отправной точкой для восстановления нашей рабочей базы. […] Сейчас я полностью себя этому посвящаю. На следующей неделе мне нужно будет поехать в Париж, чтобы встретиться со Стравинским».

Возврат к списку