Голос жизни. Гамсун на сцене Художественного театра

Ирина Корчевникова

Распечатать

Окончание. Начало в №3, №4, 2020

Но вернемся в дореволюционный МХТ. Отшумели юбилейные здравицы. Спектакль «У царских врат» шёл с успехом. Театр был заинтересован в новой пьесе Гамсуна.

И вновь свидетельствует М.Н.Германова:

«С ролью Элины влюбилась я опять заочно. В Гамсуна на этот раз. Всю весну и весь Петербург протосковала о нём. И решила поехать в Норвегию познакомиться с ним.

Слыхала я, что он очень нелюдим, и все волновалась, удастся ли мне увидать его. Немирович-Данченко помог мне тут тем, что дал мне поручение к нему, и очень приятное – сказать ему, что Театр решил увеличить ему его проценты со сборов (раньше несправедливо наживались переводчики в ущерб авторам).

Как только мы приехали с сестричкой в Христианию, надела я красную кофточку, которую специально сшила, потому что всегда в его романах Гамсун восхищается красной кофточкой или платьем, захватила русскую кустарную деревянную шкатулочку, переполненную русскими папиросами, и отправилась к нему.

Когда я позвонила, мне открыла дверь молодая белокурая полная девушка и сказала, что Гамсуна здесь нет, что это только его почтовый адрес. Говорили мы с ней по-английски. Барышня вышла на площадку, притворив за собой дверь, но когда она мне открывала, я увидала в дверь как раз напротив входа, половину сидевшего за письменным столом спиной к нам мужчины. Я сразу «почувствовала, сердце подсказало», что это он.

Поэтому я все-таки отдала ей ящичек, прося передать его ему и сказать про актрису, привезшую ему привет от русского Театра и публики. Тогда она доверчиво заулыбалась и, оглядываясь на дверь, почти шепотом призналась: «Через десять дней он на мне женится и до тех пор не хочет никого видеть».

Бедная Маня! Мне оставалось только тоже заулыбаться и поздравить и пожелать счастия. Помню ясно лестницу, площадку, её, стоящую наверху, и как я, спускаясь, кивала ей: «Be happy. Be happy».

Вернулась я к сестричке и поведала ей свою неудачу. Пошли мы с горя вниз завтракать, и вдруг (за рыбой) подают мне карточку: «Кнут Гамсун». Я выскочила в гостиную. Там стоял высокий милый человек с букетом розовых роз.

Он разговаривал, вёл себя совсем, как его герои, – очаровательно, нескладно и непосредственно...

Когда вошла моя сестра, он тихо вскрикнул: «Блондинка».

На другой день мы должны уже были ехать в Берген и оттуда в Англию. Вечером мы с сестричкой проискали его портрет, но не нашли, и я купила его книгу и на другой день утром послала её с посыльным, прося написать что-нибудь на память.

Сестричка ушла купить провизию на дорогу, а я осталась укладываться.

Христиания маленький город, и не прошло и получаса, как постучали в дверь: вернулся посланный и принес обратно и книгу, неподписанную, и моё письмо, тоже нераспечатанное. Я очень была удивлена и искала мыслями, что за недоразумение произошло. Как вдруг опять стук. Сам Гамсун. Я очень обрадовалась и принялась совать ему книгу для подписи и повторяла мою просьбу:

«Это очень банально, но мне так хотелось бы иметь что-нибудь на память».

«Вы об этом писали в письме?»

«Да, да, вот прочтите сами». И я быстро разорвала конверт и дала ему письмо, чтобы он прочёл. Потом я вспомнила, что он как будто сделал маленькое движение, как бы останавливающее меня, когда я разрывала конверт.

Читал он тоже с характерными для него возгласами и кивками головы, которые легко можно представить и у его героев. И вдруг:

«Можете вы вложить письмо в новый конверт и надписать адрес?»

«Вот».

«На старом есть черта, проведите её».

Провела, посмотрела на него. Он был озабочен и смущён: «Видите… я…»

Я прервала его. Я все поняла. На то я женщина и актриса.

«Нет, нет, не говорите ничего… не объясняйте ничего, так я буду ещё более счастлива, что Вы просили меня о чем-то и я смогла это сделать… слепо и просто… Это мне важно, а остальное не интересно…»

«Вы едете в Лондон?»

«Да».

«Об этом я думал сегодня ночью, поехать в Англию».

Где-то у него в романе есть точно такая фраза: «Я думал сегодня ночью…»

«Потом мы будем в Бретани».

«В Бретани?»

В Бретань прислал он очаровательное письмо, совсем страницу из его сочинений».

Эта встреча произошла летом 1909 года. Биограф Гамсуна Наталия Будур утверждает, что во время этой встречи Германова плохо отзывалась о качестве переводов пьес Гамсуна. Подтверждением её слов может служить письмо Гамсуна Вл.И. Немировичу-Данченко из Сульлиене от 15 сентября 1910 года: «Кто Ваш переводчик? Знает ли он мой язык в совершенстве? О, я хотел бы бы, чтобы госпожа Германова смогла перевести мою пьесу – но, может быть, она не в состоянии сделать это? Она могла бы быть весьма тонко чувствующим переводчиком, мне так кажется. Передайте ей мой поклон!».

Интересно, что первый вариант пьесы «У жизни в лапах» назывался «Голос жизни», существовал в переводе Ганзена и ещё в 1908 году название возникало и планах театра. Но недовольство переводом привело Гамсуна не только к новому переводчику, но и к доработке пьесы. Через доверенное лицо Гамсуна г-на Левина театр получил новый вариант пьесы и приступил к репетициям.

Туре Гамсун пишет, что в Сульлиене «Гамсун написал ещё одну пьесу, это была его последняя пьеса. Написал он её ради своей русской публики, он очень зависел от присылаемых оттуда денег. Кроме того, по мнению Гамсуна [отца], только русские умели ставить его пьесы, а это обстоятельство значило для него больше, чем деньги».

Начались проблемы с переводчиками. Пётр Ганзен – официальный переводчик «ибсеновских» пьес для МХТ, не был принят Гамсуном в его доме, так как он считал, что «Ганзен не понимал ни моего языка, ни моего стиля, так что он, наверное, должен был перевести очень банально» (из письма Гамсуна к Вл.И.Немировичу-Данченко из Хамарея от 14 апреля 1911 года).

11 октября 1910 года актёры встречаются с режиссёром К.А. Марджановым. Пьеса репетируется в переводе Р.М. Тираспольской. Вновь Основатели не приходят к единому мнению по распределению ролей. В июльском письме 1910 года К.С.Станиславскому Владимир Иванович пишет: «Певицу должна прекрасно сыграть Германова, но эта роль по всем правам должна принадлежать Книппер. И на этой роли я ещё мог бы поработать с ней, добиться чего-нибудь в «переживаниях», хотя это будет значить добиваться того, что у Германовой вышло бы само собой – в смысле эффектности и тонкости психологии. И всё-таки эта роль принадлежит Книппер». Тем более, что имеются предположения, что Гамсун написал роль Юлианы Гиле под впечатлением встречи с М.Н. Германовой для этой актрисы. Расхождения были и по другим ролям. В результате, роль фру Гиле была отдана Книппер, старика Гиле – Лужскому, Блуменшена - Леонидову. И, конечно, роль набоба Пер Баста получил Качалов. В одном сошлись безоговорочно – роль музыканта Фридрексена получил Вишневский.

Спектакль с перерывами прошел 163 раза. Успех сопровождал его и в «качаловской группе, и даже во время знаменитых американских гастролей театра в 1922-1924 годах, где спектакль был показан 8 раз (Нью-Йорк, Филадельфия, Бостон). После возвращения труппы в СССР, в 1925 году театр включил спектакль в гастрольный план по югу в мае-июне месяце. (Тифлис, Баку, Харьков, Екатеринослав, Киев).

Последняя попытка возобновления была осуществлена в сезоне 1932/1933 года – в связи с пятидесятилетием творческой деятельности одного из старейших артистов Художественного театра, А.Л. Вишневского, который играл роль старого скрипача Фредриксена. В мае – июне было проведено 36 репетиций, но сыграно всего лишь 7 спектаклей. В спектакле, кроме участников премьеры 20-летней давности были заняты замечательные актеры – М.М.Тарханов (старик Гиле), который играл эту роль ещё в период «качаловской» группы, молодая актриса В. В. Полонская (фрекен Норман), актёр А.П.Кторов (Блуменшен). Последний спектакль прошёл 12 июня 1933 года. И для этого Гамсуна занавес МХТ закрылся навсегда. Книппер-Чеховой было уже более 60 лет. С уходом из спектакля Ольги Леонардовны спектакль был закрыт.

В своих воспоминаниях о роли Фру Юлиане Гиле в 1933 году («Театр и драматургия», №4, 1933) О.Л. Книппер-Чехова пишет:

«Пьеса мне нравилась, в ней много волнующего, много заложено интересных мыслей, - я люблю Гамсуна, и одна из моих любимейших ролей, стоящая даже особняком, - это Терезита в его «Драме жизни» (вторая часть трилогии, первая - «У врат царства»), роль, которую я играла с огромным увлечением и любовью. С ней у меня был внутренний контакт. Для Юлианы я тогда была немного молода, легче отдавалась минутному порыву, наполняла роль своим волнением вообще, своим темпераментом, - может, это было и лучше, но зато, когда не было во мне этого волнения, роль бывала пустовата, и это доставляло мне страдание.

Двадцать лет назад я не отдавала себе отчета, как я играла. Когда я прочла пьесу и когда кругом все говорили - вот чудесная роль для вас, - я далеко не была очарована ролью.

…Я отлично помню, что даже огромный успех первого представления не доставил мне радости, и, когда Вл.Ив. Немирович-Данченко пришёл ко мне в уборную, чтобы поздравить, у меня текли слезы. Сознание, что я не смогла вложить в роль того, что радовало бы, отняло прелесть успеха. Вот если бы пришлось играть образ Баста в юбке - это было бы мне ближе: его восприятие приближающейся старости, его вкус к жизни, ко всему юному, цветущему, его понимание увядания жизни, радостного, мудрого, но не цепляющегося. Но... бедная Юлиана, прожившая большую, пеструю жизнь, жизнь эстрадной певицы, скитавшейся по всему миру, среди вечного шумного праздника, окруженная поклонением принцев, королей, осыпанная цветами, драгоценностями, она трудно принимает закон жизни, она не запаслась мудростью широкого покойного взгляда на старость, и отсюда её страдания, нежелание «сдаться», её цеплянье за жизнь - страх отпустить последнего любовника, какой бы он ни был. Уйдет он, и останутся пустота и холод.

Юлиана именно у жизни в лапах, жизни не в крупном, мудром масштабе, а в лапах жизни каждого дня, она хочет «жить, любить жизнь и никогда не умирать», как она говорит Басту; отсюда и её беспокойство, её напряженность.

…роль эту играю с удовольствием. Почему с удовольствием? Потому, что автор - прекрасный драматург, он дал не схему, а человека, в котором я копаюсь, ищу и всегда нахожу что-то, что вчера ещё не додумала или не поняла.

Каждое слово, произносимое фру Гиле, не «реплика», а самое живое слово, и, как всякое живое слово, имеет много значений, оттенков и скрытого смысла.

У Гамсуна самое заманчивое - это обилие «подводных» течений, мыслей, сложность интриги, запутанность характеров. Разобраться во всем этом, показать в четыре часа клубок жизни, зажатой в рамки этой драмы,- задача нелёгкая. Но такие трудности не угнетают, а волнуют актёра. Есть для чего играть, есть что дать зрителю.»

Как всегда, тщательный отбор для роли вплоть до костюмов, привел О.Л. Книппер-Чехову к Н.П. Ламановой – мастеру театрального костюма, портнихе и модельеру, постоянно готовящей костюмы для многих известных актрис, которая, начиная с костюмов Раневской в спектакле 1904 года «Вишнёвый сад», была постоянным мастером по костюмам актрисы. «Благодарю за чудесные создания, которые так помогают мне в моей трудной роли». А знаменитое «ламановское» красное платье Юлианы в 3-ем действии спектакля сверкало как язык жаркого пламени, угасающего на глазах зрителя.

Вернемся в 1911 год, февраль. Премьера. На следующий день во многих газетах появились отзывы. Критика в этом случае была не просто противоречива, она была полярна в своих оценках как пьесы, так и спектакля. Кто-то считал пьесу Гамсуна – самой слабой в ряду его небольшого драматургического опыта, кто-то, наоборот, «самой значительной из всех вещей, что за последние годы были написаны для сцены». Но все рецензенты отмечают невероятную декорацию, буйство красок, и даже, символику цвета костюмов актёров. Богатство декорации, в какой-то степени противоречащее написанному автором, было необходимо театру, чтобы за внешней праздностью, шиком и солнцем, заливающим комнаты или красивой люстрой, освещающей апартаменты старика Гиле и его жены, можно было почувствовать радость жизни, её свет, но и её «лапы», цепко охватывающие героев в путы своих соблазнительных благ, которые можно приобрести и иметь. Иметь все, кроме счастья.

Критик Бескин пишет, что «не видал ничего лучшего» в декорациях. «Водопад. Каскад. Фейерверк. Гамма тонов, играющая и переливающаяся на сцене – рекорд декоративного искусства». Критики признают, что «нужна большая смелость, чтобы поставить такую пьесу. Еще больше смелости нужно, чтобы поставить ее со всей необходимой кричащей резкостью. Художественный театр не остановился перед этой задачей, и в этом его огромная заслуга». Равнодушных в зале не было. Зритель волновался совсем непривычно, зрелище его «ошеломило, ослепило, оглушило, врасплох захвачена была его впечатлительность… Со сцены так все и все кричало, всеми яркостями».

Музыка Ильи Саца, по мнению критиков, «дала моменты высокого художественного наслаждения». Она врывалась и «вплеталась» в действие, полная тревоги, отчаяния и сладострастия, а вальс, воспроизводимый по пьесе в соседней комнате оркестром Фредриксена, как фон спектакля «получил силу колоссальную». Он «перебирает ваши нервы, рвёт их, терзает».

Все отмечали «театральность» спектакля, в котором вновь актёры продемонстрировали в великолепии своё мастерство. Даже те, кто увидел в пьесе Гамсуна надуманность, сочинительство, прямолинейность, не могли не признать, что театр создал захватывающее зрелище, а актёры играли «увлекательно, живописно, театрально и эффектно».

Прошло более двадцати лет. Революция 1917 года, гражданская война, новый строй, новая идеология. В спешке возобновленный в 1933 году спектакль не утратил своей яркости. Звучала та же музыка Ильи Саца, так же царствовали на сцене В.И. Качалов и О.Л. Книппер-Чехова, но в зал пришёл другой зритель, «строитель новой жизни» и социалистической идеи. В 1933 году МХТ отмечает свое тридцатипятилетие. К.С. Станиславский болен. Не было уже М.Г.Савицкой, Г.С. Бурджалова, Артема, В.В.Лужского, Грибунина, Н.Бутовой, Е.Муратовой – все они обрели покой на Новодевичьем кладбище на участке, специально приобретённым театром для своих сотрудников. Первое поколение поредело и постарело. В критику пришли другие люди. Да и старики вынуждены были рассматривать всё под углом социальной справедливости, социалистической идеологии. Социум изменился. 20 мая 1933 года в газете «Советское искусство» появилась статья Давида Тальникова, критика и литературоведа, в которой он, не стесняясь в выражениях и эпитетах, писал: «Театр не создал над спектаклем, вокруг него и в нём самом той общей атмосферы социального брожения, тлена и нависшей катастрофы, в предчувствии которой так тоскуют и мечутся эти люди… Лишённый социальной динамики и яркости, и потому вяло и скучно, бледно и беспомощно… Он весь какой-то безыдейный, аполитичный, весь социально-бесполый, бескрылый, бестемпераментный».

Идеологизация театральной критики 1930-х годов мешает пониманию истинного положения вещей в спектакле. Парадоксально звучат слова о «женщине буржуазного общества», символизирующей запах старости, тления, упадка общества, гибели класса. Г–н Тальников предлагает «поставить сейчас эту пьесу, конечно, только как пьесу о «лапах» социальной жизни, а никак не биологической, - и, конечно, не как мелодраму». Думается, комментарии излишни.

Можно считать это мнение частным.

В одном из писем Вл.И. Немировичу-Данченко, написанном после премьеры спектакля «У жизни в лапах» 14 апреля 1911 года(?), Кнут Гамсун пишет о новой пьесе, над которой он работал, но «я был болен в этом году, и, кроме того, этой зимой я её перенес на Север в область «Пана», но это ещё не решено. Но у меня намерение попробовать усиленно над ней работать здесь – Бог знает, вернется ли ко мне здоровье!» Здесь же Гамсун объясняет, почему он не может приехать в Россию, благодарит за информацию о полных сборах последнего спектакля. Рассказывает о приобретении маленькой деревенской фермы, о которой Туре Гамсун пишет, что отец давно хотел найти себе «небольшую подходящую усадьбу» в Хамарее. Здесь он приобрёл усадьбу Скугхейм, в полумиле от родовой усадьбы Гамсунд и переехал туда с семьёй. Его мысли о новых переводчиках для «(последней)? новой пьесы», подтверждают намерение написать пьесу для МХТ, при этом Гамсун предлагает отправить в театр непереведённую пьесу или сделать «два перевода: один для Вас, а потом второй для «Знания».

Пьеса «У жизни в лапах» Гамсун стала последним драматургическим сочинением. «Я не драматург», - говорил Гамсун о самом себе. «Я ничего не понимаю в театре», - и вместе с тем, сидя в зрительном зале на спектаклях чувствовал себя дискомфортно, слыша фальшь диалога или реплик. Как подтверждает Туре Гамсун, его отцу драматургия была интересна только с точки зрения прямого диалога.

Может быть и так, но нет страны в мире, которая была бы не знакома с драмами Гамсуна.

К сожалению, после 1941 года Гамсун покинул стены прославленного Художественного навсегда. Сначала отторжения политического толка, затем казалось, что тема его пьес не актуальна.

Но вдруг показалось, что если бы нашёлся творец, способный трилогию («У врат царства», «Игра жизни», «Вечерняя заря») объединить в одну о судьбе философа Карено, пытающегося противостоять обстоятельствам, быть верным своей идее и постепенно, под давлением этих обстоятельств, превращающего в человека, сменившего «строгий костюм» на домашний халат, аскетичность обстановки на роскошество с диванами, то замечательный писатель Кнут Гамсун вновь сегодня нашёл бы своего зрителя, своих почитателей или своих оппонентов.

Возврат к списку