Эссе-посвящения художнику Олегу Шейнцису

Арефьев Владимир, Бенедиктов Станислав, Калягин Александр, Комолова Валентина, Крымов Дмитрий, Родионов Дмитрий, Аганесян Анаит

Распечатать

Выставка-инсталляция «Шейнцис. Эссе в четырех картинах». Еврейский музей и центр толерантности. 3 марта - 30 апреля 2021 года. НАД ВЫСТАВКОЙ РАБОТАЛИ: Тимофей Рябушинский (куратор и художник проекта), Анна Федорова (художник проекта), Артемий Харлашко (технический директор проекта), Анатолий Самосадный (художник по свету), Дмитрий Соболев (видеохудожник проекта), Егор Кочубей (оператор-постановщик проекта), Иван Ширшов (композитор, звукорежиссер проекта), Ольга Попова (исполнительный продюсер проекта. Поддержка проекта: Московский театр "Ленком Марка Захарова", Союз театральных деятелей России, Школа-студию МХАТ, Театр им. Евг. Вахтангова, Бахрушинский музей, Национальная театральная премия и фестиваль «Золотая Маска», Фонд «МосАрт», Людмила Григорьевна Кузьменко.

Инсталляция — это художественная акция, которая создана коллективно группой художников разных направлений. Все они объединены памятью о выдающемся режиссёре-сценографе, педагоге Школы-студии МХАТ, друге - Олеге Шейнцисе. Композиция выставки состоит из четырёх частей, объединённых общим художественным замыслом. Вступительный текст – Аллы Александровны Михайловой. Выставка принципиально не связана с какой-либо памятной датой из личной или творческой жизни Шейнциса. Идея создания – личные впечатления авторов, выраженные в сценографической форме. В созданной для выставки видеоинсталляции об Олеге Шейнцисе вспоминают коллеги и соратники художника. Эти воспоминания мы публикуем с согласия организаторов выставки.

АЛЕКСАНДР КАЛЯГИН

С Олегом Шейнцисом мы были знакомы, но не близко, увы, не довелось. Обидно, что Премию Председателя СТД РФ я уже вручал вдове Олега, очень горько, что не успел это сделать при его жизни. Восхищался каждым его спектаклем, считал его одним из лучших сценографов страны, но признаться в этом не успел. Так бывает, что главные слова сказать не спешим, откладываем, а потом становится поздно.

С 1980 года Шейнцис был главным художником «Ленкома» и благодаря его совершенно фантастическому таланту на свет появился практически весь его репертуар: «Юнона и Авось», «Поминальная молитва», «Чайка», «Безумный день, или Женитьба Фигаро», «Шут Балакирев», «Ва-банк» и многие другие постановки.

Я убеждён, что явление «Театр Марка Захарова» возникло ещё и потому, что у него был соавтор, человек, с которым они вместе сочиняли свои спектакли и вместе их рождали. Олег Шейнцис никогда не был простым исполнителем, а именно полноправным соавтором. Он был настоящим реформатором сценического пространства, его идеи были неожиданными, его художественная эстетика, по сути, революционной. Он был ещё и великим педагогом. Когда думаешь, как он много успел сделать, то ещё очевидней становится, как много ему ещё предстояло сделать... Он ушёл из жизни очень рано, ему было всего 57 лет.

Уже 27 лет в нашей стране проходит фестиваль «Золотая Маска», из московского он стал российским, а Премия обрела статус «национальной». И каждый год красивые «Маски» разъезжаются и обосновываются в разных театрах страны. И я не уверен, что каждый счастливый её обладатель помнит и знает, что придумал этот приз-символ художник Олег Шейнцис.

На том первом фестивале победителей было всего семь. И у каждого из них сохранилась уникальная «Маска», сделанная в мастерской Ленкома собственноручно самим Олегом Шейнцисом. Это реликвия.

По-моему, все мои слова об этом выдающемся художнике уже излишни. Олег Шейнцис — талантливейший художник, вдохновенный и одержимый, воистину театральный маг.

Станислав Бенедиктов

Я впервые увидел Олега ещё в старом ВТО. В непринужденной обстановке – с чаепитием или с рюмочкой – у нас проходили серьезные обсуждения выставки театральных художников «Итоги сезона». И вот на импровизированную сцену буквально выбежал очень эмоциональный, энергичный молодой человек и начал темпераментно рассказывать о своей работе и о работе коллег. С кудрями, высокий, носатый – таким я его впервые увидел и таким он мне запомнился.

При всем своём необузданном темпераменте Олег был очень нежный человек, который трепетно и одновременно требовательно относился к своим ученикам, вкладывал в них душу.

Но я всё же хочу сказать о нём, как о значительном сценографе, обновившем и обогатившем нашу профессию. Достаточно вспомнить, что Шейнцис отказался от принципа оформления спектакля как такового. Для него главным был момент сочинительства. Он создавал своё пространство, которое во многом определяло спектакль, наряду с режиссёром он превращался в полноценного соавтора. Неслучайно же возник термин «режиссёр-сценограф». И случавшиеся порой конфликты, когда его, скажем так, «активному авторству» сопротивлялись артисты или режиссёр, вполне закономерны. Но одно бесспорно – Шейнцис одна из знаковых фигур для «Ленкома». Его причастность к созданию спектакля влияла на общую стилистику постановки, во многом определяла её форму, темперамент. Он, конечно, входил в обойму звезд, тех, с кем были связаны достижения этого театра.

Жаль, что так быстро оборвалась его жизнь, он был полон творческих сил. Но я рад, что был в моей жизни такой товарищ. И, по сути, он им остается – через его книгу, работы, через его учеников – остаётся продолжение, существование в какой-то иной форме.

ВЛАДИМИР АРЕФЬЕВ

Иногда думаю, как бы Олег реагировал на то, как сегодня учат профессии, как по-новому выстраиваются отношения в театре, между коллегами, в институте, в реальном и виртуальном пространстве.

Прошло 10 лет с тех пор, как он ушёл. Всё изменилось и меняется стремительно и по каким-то новым правилам.

Олег был абсолютным профессионалом. Он работал в театре, на театр, для театра и во имя театра. Очень пафосно, но правда. Себя не жалел и других не жалел. И считал, что только так можно жить и выжить в театре.

Профессию видел, как совокупность разных умений. Насколько понимаю, был щедрым учителем, и своим ученикам передавал всё, что сам знал и, главное, настраивал их мышление.

Но все настойчивей проявляется ощущение того, что профессиональные максимы, которые исповедовал Олег, сегодня плохо встраиваются в систему глобальной креативности. Тенденция разделения работы театрального художника на множество участников нового театрального процесса, как мне кажется, противоречит принципу профессионализма, которым жил Олег. Художник должен уметь всё. И за всё отвечать. Это его спектакль, и он знает, как его сделать. И умеет заставить, научить, вырвать в театре тот результат, который ему нужен.

Я его за это очень уважал.

Мне кажется, что художники поколения Олега, немного раньше, немного позже, хорошо понимали и знали, что всё просто. Придумать. Изобразить. Убедить. Начертить. Смоделировать. Описать. Рассказать. Ещё раз убедить. Показать. Научить. Заставить. Сказать искренне тому, кто того стоит, спасибо. И делать следующую работу.

И Олег был замечательным художником. Породил множество пластических идей. Точных поэтических пространственных метафор. Красивых эскизов. Идеальных макетов. Неожиданных технических решений своим неожиданным художественным решениям.

Говорят, что Олег был нетерпим, конфликтен. Но я думаю, что это возможность дойти до цели. Мои разговоры, мое общение с Олегом всегда были очень дружественными. Мне кажется, что мы понимали друг друга.

На поминках я, Витя Архипов, Стасик Бенедиктов сидели рядом за столом. К нам подошла Люда Шейнцис. До сих пор помню. Люда нам сказала: ребята, берегите себя.

Людочка, спасибо тебе и Олегу.

Дмитрий Крымов

Рассказывать про Олега мне довольно трудно. Я уже несколько дней, с тех пор как получил предложение что-то о нем сказать, каждое утро, когда ещё что-то соображаю, провожу в сомнениях, как можно его описать. С одной стороны, это очень легко: вспыльчивый, тонкокожий, нервный, художественный, опасный в чём-то… Рядом с ним находиться было опасно. Я на себе это испытывал. Несколько раз мы ссорились на несколько лет, он со мной не разговаривал. А однажды, после нашей выставки молодёжной в Санкт-Петербурге, в поезде мы ехали. Людочка, его жена, ехала в одном вагоне, а мы с ним – в другом. И ему показалось, что колбаса, которую мы должны съесть в вагоне, находится у Людочки в сумке. А проводник закрыл дверь на ночь между вагонами. Это был такой скандал! Чудовищное что-то было, я не знал, куда спрятаться. Или проводник, думаю, сейчас выкинет нас из вагона, или Олег его выкинет. Дверь он нам так и не открыл. А потом на утро оказалось, что колбаса лежала у него в сумке, она была в нашем купе. В общем, чувство опасности, ссоры, скандала рядом с ним… Но это всё в художестве приводило к его требовательности, к потрясающим результатам. Он был первый среди нас. Мы вообще поколенчески шли вслед Боровскому, Бархину, Кочергину, Левенталю. Как-то я всегда ощущал себя младшим, в хвосте кометы, так сказать. А по нему это не было видно. Правда, он был немного старше меня, но все-равно, мы были одной компанией. Но он как-то вёл себя и самоощущал себя в мире и в театре так, что имеет право и силу быть первым. Может, потому что у него такой характер был, может, потому что Захаров взял его в свою компанию и сделал вторым человеком после себя. Он же впервые стал писать «режиссёр-сценограф». О, господи, что за амбиции. Но он на это имел какое-то внутреннее право. Это был очень сильный человек. Такой, знаете, Фан-Фан-Тюльпан. Вот он у меня почему-то ассоциируется с таким французским актёром: со шпагой прыгает с телеги, обнимает Людочку свою, куда-то кого-то прокалывает, лошадь бежит. И опасность, и ветер, и блеск в глазах. Одновременно, он был очень надёжный человек. Мы как-то в Коктебеле отдыхали с ним вместе и своего 4-летнего сына отпускали с ним вместе на пляж, не волновались. И они уходили куда-то в шортах – два худых загорелых человека, один маленький, другой - большой. Купаться – ведь это же опасно. Сейчас оглядываешься и думаешь… Но, нет, раз с Олегом, значит, можно.

Этот человек вообще состоит из каких-то странных сочетаний. Почему этот человек, который делал красное колесо на сцене, какие-то люстры потрясающие, был центром профессионального театрального сообщества, почему летом он брал этюдник и писал какие-то маленькие-маленькие морские пейзажи? Я как-то зашёл к нему в комнату на отдыхе: вся спинка дивана была уставлена такими маленькими-маленькими, странно не подходящими к нему, реалистическими школьными картинками. Наверное, хорошими. Но в моем понимании это не сходилось совершенно с его масштабом. Но он и из этого тоже состоял. Из этой профессиональной глубочайшей добросовестности. Он же был архитектором, как и должен быть театральный художник. Или по образованию или выученный жизнью.

Помню, когда он умер, ко мне пришла Валя Комолова. Мы сидели на диване и долго-долго молчали. Она мне об этом сказала. Как-то пытались осознать, а как же теперь будет без него. Так он и остался незаменимым, нет такого же человека. Он был очень яркой индивидуальностью.

Валентина Комолова

С 1971 года нас объединило студенчество в Школе-студии при МХАТ и Вадим Васильевич Шверубович - мы - его отбор. Наш замечательный курс - художники, арт- деятели, руководители театров и производств. Спустя несколько лет Олег станет зав кафедры, педагогом и профессором нашего Постановочного факультета. По его идее, лекции студентам-художникам стали проводить три педагога - Олег- сценограф, режиссёр - Семен Бульба, и я - художник костюмов. Метод закрепился. Такое "трио" ходило среди набросков-эскизов, разложенных на полу, вопросы, иногда резкие, разбор пьесы и опять вопросы. Рисунком выразить свою идею, вкладывать смыслы в композиции, и озадачиваться, - как это выполнить? И без чего не обойтись, а что - лишнее.

Сценография - преподавал Олег - сочинение, повод, драматургия и режиссёрский замысел, что и было тут-же представлено и в виде нас троих. Студенты «дневали и ночевали" у Олега в мастерской Театра Ленком, видели его в работе, и участвовали, как практика, в создании макетов, бутафории и деталей декораций. Олег очень требователен к правилам технологии. Сам доводил поверхности до совершенства - со шкуркой в руках... и не прощал небрежности. Тут важна -"поверхность"!

Нас объединяет Театр Ленком, и его создатель - Марк Захаров. Примерно 26 лет с лишним мы с Олегом в Ленкоме и в других театрах создали яркие спектакли - некоторые идут до сих пор.

Он изменил и оживил публицистическое направление спектаклей Марка Захарова яркой театральностью. Добавил масштабность происходящему на сцене - его большого размера динамические объекты играют, как актёры. В спектакле "Диктатура совести" - огромная труба-вентилятор становится образом-смыслом жизни-работы персонажа. А в "Жестоких играх» красное «колесо обозрения" - "действующим лицом", фортуной, образом неких не визуальных сил, и они уносят героя Николая Караченцова в другое измерение. Марк Анатольевич любил вносить в сценическую реальность мистику, иронию и загадочность. Это азартно и надо потрудиться... И много рисунков - эскизов, призвать воображение. "Кормила" нас любимая Театральная библиотека. Вопрос - какие костюмы у персонажей "Химеры русской истории" в "Юноне и Авось"?

Для учеников его послание: сценограф не иллюстрирует пьесу, а сочиняет, изобретает мир и всё в нем - костюмы, свет, звук, и главное- архитектурно-конструктивный образ. Придуманное имеет свои законы и влияет на игру-жизнь персонажей. Олег знал много о таком влиянии линий, конструкций, и знаков, тренировал себя и учеников на игру и поиски образов, как игра. Он рассказывал о своих родителях - знакомил со своим отцом- архитектором и замечательным человеком, любил и был верен своей семье.

Олег Шейнцис - не молчащий, а очень боевой и ершистый художник, и в дальнейшем - сценограф-режиссёр.

Он жил-был супер активно. Называться художником и быть им обязывало - он сам себя обязал, брал суперответственность и за творчество, и за производство, и за дисциплину и вообще - за театр. Марк Анатольевич это очень ценил и доверял безгранично. В театре на стене в постановочной части долго не стирали надпись его рукой "Здесь за всё отвечает Шейнцис". Подчас - многословный, орал... И в то же время, остроумный, красивый, похожий на Леннона, рационально размышляющий, курящий и пьющий крепкий кофе, шмыгающий носом и взглядом мимолетно-проницательным. Он знал, чего хочет и что надо делать и делать, как следует...

Олег магнетически притягивал много интересных творческих людей, дружил, сотрудничал, спорил, соседствовал, учил, ревновал...

Бился за статус художника, как равного участника- создателя спектакля. Словом и делом утверждал значимость художника в глазах режиссуры, директоров, худ. руководителей. Шумно доказывал Табакову, что студенты постановочного факультета - художники, а не обслуга для режиссёрского и актёрского факультетов, то есть творчески значимые люди.

Олег Шейнцис, Давид Боровский, Валерий Левенталь, Анаит Оганесян, Татьяна Глебова "пробивали» признание авторского права для театральных художников. Мы должны помнить об этом с благодарностью.

С азартом мы брались за новый проект-спектакль: сочинить что-нибудь эдакое, интересное... Мы были "на одной волне" по вкусу, любви к материальной культуре, пониманию красоты. Параллельно, в производственном периоде, доверяя, виделись на бегу. И вот день, когда - "декорации и костюмы на сцену!". Нервы... Мы, как художники, очень разные. Олег рационален, конструктивен и красиво линеен. Даже фигуры человечков геометризировал. Я же - живописный хаос, избегаю симметрии, и, скорее, создаю некоторую недосказанность. Ухожу от "юбки-кофты", к "костюм-скульптура", держу в голове всю сцену и где нужно - можно, как в картине - "мазнуть" краской-тканью, или фактурой, светом.... В результате есть контрапункт, что сильнее волнует воображение, по-моему... Я вспоминаю как счастливые эти невероятно трудозатратные, полные нервотрёпки и радости творческих удач времена нашей жизни, работы в Театре Ленком... Олег Шейнцис, Марк Анатольевич, Тамара Ивановна... Много замечательных имён... Ну, прямо и страсть какая-то! Где мы силы брали?

Анаит Оганесян

Много лет я работала и дружила с дочкой Ниссона Абрамовича Шифрина, главного художника ЦТСА, сподвижника А. Д. Попова, М.О. Кнебель, В. Е.Татлина, ОСТовца, как и А.Г.Тышлер, Ю. И. Пименов, П. В. Вильямс. В его доме художников любили, ценили и поддерживали, Анна Ниссоновна традицию продолжила. И хотя её сын не стал художником, но учился он на постановочном факультете Школы-студии МХАТ и часто приводил своих сокурсников в дом, где сохранялась атмосфера и предметная среда, созданная Ниссоном Абрамовичем.

Там, в начале семидесятых, я увидела артистичного, темпераментного, умного молодого человека, одессита, уже имевшего конкретный опыт реализации своего архитектурного проекта. Наказ отца - архитектора строить в Одессе он мужественно и безрассудно нарушил. Десять лет отец с ним не разговаривал. Олег уехал в Москву, поступил в Школу-студию МХАТ, попал на курс к В.В. Шверубовичу и на всю жизнь получил мощную театральную прививку.

У Шифриных всем было интересно, на стенах висели картины Брюллова, Серова, Татлина, Рындина, Гончарова, и самого хозяина, в горке располагалась поразительная коллекция глиняных игрушек. Говорили, не стесняясь, доверительно обсуждали выставки и честно критиковали работы друг друга. Молодой художник, здесь впервые, мне кажется, ощутил себя соучастником и продолжателем сценических традиций. В реальной практике он необычайно смело стал нарушать стереотипы и общепринятые каноны.

Первым в театре использовал лазерный луч не как световой эффект, но как элемент драматического действия. Колдовское озеро - и не нарисовал, и не из воды. Переливы водной глади сконструировал упругой веревочной композицией.

Блестящий тандем с М. А. Захаровым длился 30 лет, в афише Шейнцис значился сценографом-режиссёром. Его театр ценил и гордился способностью Олега органично внедрить в атмосферу каждого спектакля мощную художническую индивидуальность. Сотворённые логотип «Ленком», «Золотая маска», рисунок фигуры А.Чехова на афише Чеховского фестиваля – послания в будущее. Обаяние и безудержная фантазия мгновенно сделали его знаковой фигурой сценографического ландшафта 1980-х, а сочинённое пространство «Юноны и «Авось» вывело в лидеры профессионального сообщества. И помирило с отцом.

Олег Аронович сознательно стал преподавать в Школе-студии, умел раскрывать таланты и поддерживать в учениках стремление стать широко и глубоко образованными мастерами. Сам он навсегда останется МАЭСТРО. В начале 2000-х Т. И. Сельвинская справедливо поставила имя О. А. Шейнциса в один ряд с Д. Л. Боровским, С. М. Бархиным и С. Б. Бенедиктовым. Эти личности определяют векторы развития сценографии ХХ - ХХI веков.

Дмитрий Родионов

Шейнцис – для меня всегда был и остаётся подлинным человеком театра. Его творческая энергия была заразительна и лучезарна. От Олега Ароновича исходил какой-то очень тёплый свет пульсирующей жизни, он излучал этот свет.

Я всегда чувствовал симпатию с его стороны, и был ему благодарен за поддержку, которую он деликатно и тонко выражал. Если бы не Щейнцис, я не оказался бы в Школе-студии МХТ в окружении замечательных педагогов, среди которых был легендарный Алексей Дмитриевич Понсов.

Олег Аронович вырастил целую плеяду талантливых учеников, успешно работающих в театрах страны, прекрасно владеющих секретами мастерства театрального художника, ценящих и понимающих ценность макета для будущего спектакля.

Если бы не Шейнцис, в журнале «Сцена» не появилось бы множество материалов по нашему театральному делу. Его участие и поддержка и здесь была всегда деятельно активной и плодотворной.

Без Шейнциса невозможно представить Ленком, его творческий и человеческий союз с Марком Анатольевичем Захаровым определил неповторимый образ их совместных постановок.

Его фантазия и изобретательность были неистощимы. «Любовь к трём апельсинам» в Большом театре, куда Олега Ароновича пригласил Сергей Михайлович Бархин, была пиршеством театральных эффектов – грандиозные подъемы-опускания мостов во всю ширину громадной сцены, феерическое появление Фата Морганы в пламени фейерверков, яркие и гротескные костюмы лириков и трагиков, именно оформление спектакля стало настоящим выражением музыки Прокофьева. Вместе с Шейнцисом, мы первыми поднялись на эти мосты, актёры поначалу это боялись делать. Когда мы сверху смотрели на сцену, его лицо светилось радостью, что всё получилось, как он задумывал. Это было счастливое мгновение театрального бытия, когда понимаешь, что всё не зря.

Перед его последним отъездом в родную Одессу, мы случайно встретились на углу Тверской улицы и Пушкинской площади, и проговорили, кажется, часа два. За спиной Олега Ароновича был виден Пушкин и заходящее солнце освещало их двойным нимбом. Таким он и остался для меня навсегда – с солнечным нимбом над головой.

/Продолжение публикации в следующем номере/

Возврат к списку